Мы поднимаемся наверх, прокалываем обмороженные волдыри, которые натерли, перенося дрова наверх, и вытаскиваем дюжины заноз. Потом собираемся вокруг нашей маленькой печурки, которую нежно называем "буржуйка".
Мы научились подкладывать совсем маленькие щепочки под пламя, пока лед, влага и сырость, шипя, не начинают испаряться из больших поленьев. Мы машем и дуем до изнеможения, чтобы занялось робкое пламя. Грязные, закопченные и с покрасневшими глазами, мы потом с блаженством пристально смотрим на огонь.
Поленья быстро кончились. Последующие вылазки успеха не приносят. Крестьяне, готовые обменять дрова на украшения, нам тоже не попадаются.
Замерзшие, стоим мы в библиотеке и украдкой разглядываем книги отца.
Маленькая Ада кричит...
В квартире уже несколько дней подряд температура ниже нуля. Отец замечает наши взгляды, обращенные к книгам; они незаменимы для него, они - та защитная стена, за которой он уединяется, чтобы духовно выстоять в этом хаосе.
Маленькая Ада кричит все сильнее...
Отец согласно кивает и показывает на некоторые наименее ценные книги. Мы жжем их. В последующие два года не остается ни одного тома...
Я не могу успокоить Аду. Я слишком истощена и совсем ослабела. Мать вспоминает, что знаменитый певец Шаляпин пользуется неслыханной привилегией: ему позволено держать корову...
Мои родители дружны с Шаляпиным. Я иду к нему. По дороге мне встречается крестьянин с лошадью. Я, пораженная, останавливаюсь, почти уверенная, что у меня галлюцинация; дело в том, что лошади практически исчезли из городского пейзажа: конина стала деликатесом.
Рядом со мной останавливаются другие. В их взглядах алчный блеск; то, что плетется вниз по улице, - бродячий скелет, и ему давно пора на живодерню.
Лошадь грохается. Потребовались секунды: еще задолго до последнего вздоха люди рвут и раздирают в куски тощего одра. Крестьянин кричит и ругается. Двое мужчин бьют его.
Шаляпин сразу дает мне молока, узнав, что маленькая Ада сильно голодает. И добавляет еще твердого, как камень, черного хлеба.
Свершается чудо: я приношу молоко и черный хлеб домой в целости и сохранности.
Дома я основательно пережевываю кусочек за кусочком зачерствелый хлеб и сую разжеванную и смоченную слюной кашицу дочке в рот.
Ада пищит от нетерпения...
1917-й - год, когда ситуация становится благоприятной для революции. В третью военную зиму кризис недоверия царю и политике, определяемой его безответственными советниками, достиг опасной черты. Последствия не замедлили сказаться.
Временное правительство под председательством князя Львова и Милюкова, поддерживаемое буржуазными левыми, потребовало 15 апреля 1917 года отречения царя. Царь и его семья были отправлены в город Екатеринбург.