— Я согласен, чумное место другой участи не заслуживает. Сеня, далеко у тебя канистра с бензином?
— В багажнике нашей «девятки», только оставьте что-нибудь про запас.
Борис открыл багажник и, подхватив из него черную пластмассовую канистру, направился с ней в дом. Но вскоре, пятясь, вышел из дверей, поливая из канистры крыльцо и стены дома…Передав канистру Семену, он вжикнул газовой зажигалкой и, не раздумывая, бросил ее в парящее бензиновое озерцо. Пламя потекло по крыльцу, перекинулось через порог и стало ластиться к стенам, мебели, быстро взбираться по лестнице…
Они еще не проехали и пяти километров, как над садами взвился огромный стог огня, не оставляющего сомнений в том, что огненная стихия доведет дело до конца…
Арефьев пребывал в трауре. Погибших телохранителей Рюмку и Заполошного похоронили на Химкинском кладбище. Буханца положили в частную, полуподпольную, клинику, где после сделанной операции он уже шел на поправку. Там же два дня лежал Чугунов. Ему повезло: пуля, задев по касательной брюшную полость, прошла сквозь карман, в котором лежала запасная обойма от пистолета.
Воробьев лечился, что называется, в амбулаторных условиях.
В дороге, когда они возвращались из Хлебниково, состояние Вахитова стало угрожающим. Пульс почти не прощупывался, и Голощеков велел Борису отвезти его в ближайшую больницу. Однако через пару километров стало ясно, что до больницы он не дотянет: Борис по мобильнику вызвал «скорую помощь» в район метро Таганская… Однако сердце Вахитова перестало биться за полторы минуты до прибытия неотложки…Борис вынес тело из машины и, положив его на скамейку, уехал…
Труп Полоза, который привезли в Опалиху, оставили на ночь в гараже — на дощатом настиле, положенном на сдвинутые капоты двух машин. В первую же ночь, Арефьев, взяв фонарик, спустился во двор. К нему подошел охранник Борис, но хозяин жестом дал понять, чтобы его оставили одного.
Он зашел в гараж и включил свет. Долгое, плоское тело Полоза казалось отчужденно беспомощным. Кто-то из охраны в его сложенные на груди руки вставил сигарету. Арефьев, сочтя это издевательством над мертвым, выдернул сигарету и бросил ее под машину.
Постояв несколько минут над трупом, и, не получив от свидания с ним успокоения, он отвел взгляд от заострившегося, объятого желтизной лица и пошел на выход. Злата ждала его на крыльце. Он обнял ее за плечи и увел в дом. В постели долго ворочался, отчего растревожил бок и ему пришлось встать и принять лекарство.
Прошедший день он считал позорным. Утром состоялся «разбор полетов». Воробьев, с рукой на перевязи, рассказал о том, что произошло в Хлебниково. Выслушав доклад, Арефьев, по очереди оглядев присутствовавших, неопределенно сказал: