Не найдя того, что искала, Настя взялась за ежедневники. Обычные записи – отмечены совещания, необходимые звонки, дни рождения. Одна страница сплошь покрыта тщательно выписанными словами «Владимир Николаевич», то прописными буквами, то строчными, то печатными, то с завитушками и вензелями. Так бывает, когда сидишь на скучном собрании и делаешь вид, что записываешь. Интересно, кто такой этот Владимир Николаевич? Очередной поклонник? Ай да Ирочка!
Странное все-таки это дело, подумала Настя. Все время вылезает то, чего не ждешь, и упорно не находится то, что непременно должно быть.
– Лешик, подними меня! – попросила Настя и, уже стоя и облокотившись на кухонный шкаф-пенал, вдруг спросила: – Как ты думаешь, может человек быть скрытным, замкнутым и одновременно насквозь фальшивым?
– Теоретически, наверное, может, – кивнул Леша. – А практически – вряд ли. Это неэкономично.
– Поясни, – потребовала Настя.
– Если человек скрытный и замкнутый, то зачем ему врать и притворяться? Это же огромная затрата энергии. Проще ничего не говорить. Скрытность и замкнутость и откровенная фальшь – два разных способа достижения одной и той же цели: не дать окружающим узнать, какой ты на самом деле. Не открыться. Обычно человек выбирает только один способ, в зависимости от своего характера и стиля мышления. Оба одновременно плохо сочетаются, – произнес Леша, не отрываясь от карт.
– Вот и я так думаю.
А про себя Настя добавила: «Зачем же вы врете, Александр Евгеньевич? В диссертации Ирины нет ни единой цифры по Энской области, где вы изволили жить и работать. В ее записной книжке нет ни одного телефона с кодом Энска. И вашей фамилии там тоже нет. Ваши координаты записаны у нее на перекидном календаре, на листочке от 15 октября за прошлый год, но координаты новые, московские. И против них стоит большой вопросительный знак. Так зачем же вы говорите нам неправду?»
К вечеру боль в спине почти совсем утихла, и Настя отправила Лешу домой в подмосковный Жуковский, клятвенно заверив его, что с укладыванием в постель и с утренним вставанием она справится сама.
Вытянувшись на спине под одеялом, Настя мысленно восстанавливала картину убийства Филатовой. Вот Ирина поднимается на девятый этаж, хлопает дверью лифта, отпирает квартиру. Просыпаются старики соседи. Ирина входит в темную прихожую, и здесь происходит нечто, пока не совсем понятное. Но к этому можно вернуться потом. Ирина теряет сознание, убийца кладет ее на пол в прихожей, снимает обувь и ставит ее под вешалку – следов мокрых кроссовок на кухне не обнаружено. Потом несет Ирину к плите, прикладывает ее руку к нужному месту. Сам он в резиновых перчатках, ему ток не страшен. Ирина получает электротравму и мгновенно умирает. Убийца хорошо слышал стук двери лифта и громкий щелчок замка, он понимает, что кто-нибудь мог и проснуться. Лишний шум для него опасен, поэтому он не дает телу Ирины свободно упасть на пол. Он наносит ей удар по затылку плоской поверхностью сиденья кухонной табуретки, чтобы имитировать удар об пол, но не очень точно рассчитывает силу удара – он оказывается слабее, чем нужно. Осторожно кладет труп на пол, придает ему нужную позу. И уходит. Разумеется, у него были ключи, при помощи которых он попал в квартиру. Экспертиза не обнаружила на замке следов взлома. Он мог бы, уходя, запереть квартиру, но уж очень неудачным было время, он побоялся, что кто-нибудь услышит лязгающий звук замка. Поэтому он поднимает рычажок-«собачку», оставляя дверь плотно притворенной, но не запертой. Остается вопрос: отчего Филатова потеряла сознание, когда вошла в квартиру? В противном случае, если убийца ей незнаком, она бы подняла шум, и в любом случае, даже если в квартире был знакомый, – не стала бы снимать обувь, ведь ей надо отдать деньги Захарову. Что же сделал убийца? Хлороформ? Айрумян следов не обнаружил. Удар по голове? Тоже нет. Какой-нибудь парализующий газ? Все это не годится. Гурген – опытнейший эксперт, он не мог бы этого упустить. Так что же? Что же?