Так же как Антошка, Стёпа Лошаткин считался теперь племянником, который приехал в Ново-Калошин на каникулы. Только, разумеется, не племянником профессора, а своим собственным, то есть Степана Степаныча Лошаткина. А сам Степан Степаныч, по словам его супруги, якобы пребывал в длительном отъезде по коммерческим делам.
К новому родственнику Венера Евсеевна относилась со всей строгостью. Ежедневно гоняла его на рынок за овощами, велела поливать огород и делать уборку в доме и в магазине. Порой за излишнюю медлительность или возражения награждала подзатыльниками.
– А вчера выпороть обещала, – горько признался однажды Стёпа приятелям. – За то, что поздно домой пришёл. Говорит, что в следующий раз обязательно…
– Ну и правильно, – злорадно отозвался Пека. – А ты небось думал, что детство – это сплошная радость, да? Ха-ха…
Он один продолжал относиться к Лошаткину непримиримо. Говорил, что не верит ему “даже на огуречный хвост”. Впрочем, на открытую ссору не лез. Вообще Пека стал более сдержанным и воспитанным. Это, без сомнения, сказывалось влияние профессора Телеги, с которым Пека подружился.
Егор Николаевич в свою очередь подружился с Пекиной тётушкой. Он повадился провожать Пеку после занятий домой (говорил, что для разминки), заходил в гости и всё чаще засиживался у Изольды Евгеньевны. Пека был рад. Увлеченная этим знакомством, тётя Золя почти забыла о своих педагогических обязанностях и настолько раздобрилась, что сама отдала Пеке медный таз. Приближалось новое полнолуние.
А Стёпа Лошаткин к концу июля сделался уже привычным человеком в ребячьей компании. И, несмотря на опасения Пеки, оказался вполне нормальным пацаном. Ну, были у него, конечно, кой-какие загибы. Жульничал иногда при игре в “мяч-вышибалу” и в “банки-шарики”, боялся сперва плавать в пруду (хотя там всего “по пуп”), часто хвастался, что в “наше старое время” игры были интереснее. Ну да кто без недостатков? И к тому же, когда Стёпе лунным вечером дали покататься в тазу, хвастаться он перестал. В его детстве такого не было.
Пека сперва не хотел давать Стёпе таз, говорил, что «посудина не потянет такого чемпиона по штанге”. Но после двукратного заклинания таз Стёпу поднял. И тот был счастлив, хотя и вздыхал, что “опять придёт домой поздно, а там сами понимаете…”
На пустыре у огонька собирались по-прежнему. Правда, теперь болтали и пели реже, а молчали чаще. Может, потому, что недалёк уже был день Антошкиного отлёта. А может, потому, что вечера стали темнее. И потому, что Пим-Копытыч продолжал грустить о Потапе, хотя и скрывал это. Всё чаще было заметно, что он прикладывается к напитку, который готовит у себя в подвале из паслёна и остатков прошлогодней картошки. Впрочем, заметно было несильно. Непрочной казалась теперь и судьба самого Ямского пустыря. Ходили слухи, что осенью начнут его расчищать и разобьют на этом месте детский парк. С качелями, каруселями и прочими радостями… Что же, парк – дело хорошее, но пустырь с его таинственными джунглями, подвалами и низкой розовой луной над кустами было жаль.