Художник сидел перед мольбертом, стоявшим возле окна так, чтобы на него падал свет. Он держал кисть, но не притрагивался к холсту, на вошедших не обратил никакого внимания, поглощенный изучением незаконченной картины.
На шум шагов он повернулся и встал. У него было поразительное сходство с отцом. Такого же высокого роста, такого же сложения, только чуть поплотнее, мелкие черты лица, крупный нос. Старший Тернер был словоохотливым и добродушным, чего не скажешь о сыне. Поджав губы, он равнодушно посмотрел на вошедших. Табита испугалась, что Доминик сейчас возмутится неподобающим высокомерием, которое этот простолюдин, сын цирюльника, посмел проявить по отношению к нему.
Однако Доминик выглядел умиротворенным и даже слегка улыбался и поприветствовал художника почтительным поклоном, после чего представил ему Табиту.
– Мистер Тернер, позвольте вам представить моего друга мисс Монтекью, талантливую, самобытную художницу, которая выразила неподдельный и глубокий интерес к вашей галерее.
Табита густо покраснела. Ее, самоучку, представить талантливой художницей стоявшему перед ними гению. Тернер заметил ее растерянность и смущение, и губы его тронула легкая улыбка.
– Очень рад познакомиться, мэм, – проговорил он с поклоном. – Отец проводит вас в галерею, и можете оставаться там, сколько пожелаете.
Он повернулся к ним спиной и снова сосредоточил все внимание на стоявшем перед ним холсте. Доминик и Табита вышли из мастерской.
Отец художника повел их по темной узкой лестнице. Табита шла впереди, и Доминик наблюдал, как при каждом шаге девушка приподнимает юбки, настолько грязно было под ногами.
В галерее тоже было грязно. Полы заляпаны и истерты, обои в пятнах, давно не мытые окна почти не пропускали света. Груды рисунков и набросков небрежно рассованы по коробкам и большим папкам, у стены громоздятся картины. Здесь было великое множество кошек. Они шныряли по галерее, распространяя свой особый кошачий дух.
Табита, однако, не замечала ни грязи, ни запахов, на лице ее было написано восхищение. Она один раз медленно обошла комнату, затем второй, еще медленнее, замирая у каждой картины.
– Как это ему удается? – спросила она скорее себя, чем Доминика. Ее внимание привлек холст с изображением сияющего бездонного неба над гладью бескрайнего моря в сероватых, полупрозрачных тонах, и было почти невозможно различить границу между небом и водой, на которую золотистым пятном падал солнечный луч.
Доминик ответил с улыбкой:
– Мне это не дано знать, я полнейший профан в живописи. Могу сказать лишь одно: художник необычайно талантлив, и все картины мне нравятся.