– Как его имя? – спросил Джон.
– Том Мэй, поэт. Он был любимцем короля Карла I, но потом разочаровался в нем и примкнул к сторонникам парламента.
Значит, Николас жил в период Гражданской войны. Джон уже собирался задать следующий вопрос, но лейтенант продолжал говорить:
– У нас двое сыновей, но Том всегда требовал, чтобы я выдавала их за незаконнорожденных.
Николас улыбнулся, и на мгновение его черты растворились, Джон успел увидеть Агнес Мэй – добродушную, толстую, уютную, как раз такую, какой должна быть жена поэта с разнообразными сексуальными наклонностями.
– Я хочу, чтобы вы вернулись назад в жизнь, предшествовавшую той, когда вы были Агнес Мэй, урожденной Кэсслоу. Я хочу, чтобы вы вернулись, ну, скажем, в лето 1335 года… – Лэнгхем выбрал эту дату на основании опытов с Люси Бейкер и Джейкобом. – Вы жили в то время?
– О да, – с готовностью ответил Николас, и хирург отмстил, что лицо его пациента вновь преобразилось и стало трогательным и беззащитным.
– Тогда кто же вы?
– Колин. Колин де Стратфорд. Мой брат – архиепископ Кентерберийский. Он очень добр ко мне и всегда привозит для меня сласти. И он находит людей, чтобы они играли со мной. Раньше это был Веврэ, а теперь у меня есть Маркус. А скоро я должен жениться на Ориэль, которая так меня любит.
– Спасибо, Колин. Сейчас я навсегда распрощаюсь с вами. Николас, я буду считать от одного до двадцати. Когда я закончу, вы проснетесь и будете чувствовать себя свежим и отдохнувшим. Вы не будете помнить ничего из своей жизни, как Агнес Мэй. Вы будете помнить все, как Колин. Вы понимаете?
– Да.
– Хорошо. Тогда я начинаю считать. Раз, два, три, четыре…
Голос хирурга монотонно звучал в сумерках, окутавших Лакхерст-Холл и тех, кто был внутри дома и кто, наконец, узнал правду.
Долгая, долгая это была ночь, ночь, когда Николас Грей после серьезного и откровенного разговора с Джоном Лэнгхемом направился прямиком в маленькую деревушку возле Блэкхита, где, как ему сообщила Генриетта Тревор, он мог найти Джейкоба Чаллиса. Ночь, когда Джон Роджерс и лейтенант Джекилл со своими людьми окружили дом Дидо и Вест-Чиллингтоне. Ночь, когда Генриетта Тревор безутешно плакала в подушку, окончательно убедившись в том, что носит в себе дитя Джейкоба Чаллиса.
Эдвард проснулся рано и, увидев рядом с собой на подушке златокудрую голову Джона Диннаджа, наконец осознал то, что всегда было в его природе. Было огромным облегчением признаться себе самому в том, что он не такой, как другие.
Он сел, увидел разбросанную по полу одежду и, чувствуя себя на вершине блаженства, начал припоминать восхитительные подробности минувшей ночи. Потом Эдвард лениво потянулся, встал и, бросив взгляд на свое нагое тело, натянул пару потертых грубых штанов, после чего спустился вниз.