– Та кажу ж, нi. – Сiлькось, – возьмiть, коли хочете; тiльки, будьте ласкавi, нiкому не показуйте й не говорiть. – Та добре ж, добре!
Взявши бумаги, я тотчас же отправился к Гребенке и мы, с большим трудом, кое-как привели их в порядок и, что могли, прочитали.
При следующем сеансе я ничего не говорил Шевченко об его стихах, ожидая, не спросит ли он сам о них, – но он упорно молчал; наконец я сказал:
– Знаете що, Т. Г.? Я прочитав вашi стихи – дуже, дуже добре! Хочете – напечатаю?
– Ой, нi, добродiю! не хочу, не хочу, далебi що не хочу! Щоб iще побили! Цур йому!
Много труда стоило мне уговорить Шевченка; наконец он согласился и я, в 1840 году, напечатал Кобзаря. При этом не могу не рассказать одного обстоятельства с моим цензором.
Это был почтенный, многоуважаемый Петр Александрович Корсаков.
Последняя пьеса в «Кобзаре» (моего издания) – «Тарасова ночь». С нею было наиболее хлопот, чтобы привести ее в порядок. Печатание приближалось уже к концу, а она едва только поспела. Поскорее переписавши ее, я сам отправился к Корсакову, прося его подписать ее.
– Хорошо! сказал он, – оставьте рукопись и дня через два пришлите за нею. – Нельзя, П. А. в типографии ожидают оригинала. – Да мне теперь, право, некогда читать. – Ничего – подпишите, не читавши; все же равно – вы не знаете малороссийского языка. – Как не знаю! – сказал он обиженным топом. – Да почему же вы знаете малороссийский язык? – Как же! Я в 1824 году проезжал мимо Курской губернии. – Конечно, этого достаточно, чтобы знать язык, и я прошу у вас извинения, что усомнился в вашем знании, но, ей Богу, мне некогда ждать; пожалуйста, подпишите скорее, – повторяю, в типографии ожидают оригинала. – А что, тут нет ничего такого? – Решительно нет.
Добрый П. А. подписал; «Кобзарь» вышел.
В то время был в Петербурге Григорий Степанович Тарновский, с которым я познакомил Шевченко; а вскоре приехал Николай Андреевич Маркович, поссорившись с московской цензурой за свою историю Малороссии и надеясь найти петербургскую более снисходительною. Я свел его с добрейшим Петром Александровичем, и в тоже время познакомил с ним и Шевченко….
И вот Тарас наш развернулся, – завелись денежки, – начал кутить…
Я помню эти знаменитые, незабвенные оргии у одного из наших любимых в то время писателей, на которые попадал иногда и Тарас. – Весело, безотчетно весело жилось тогда!… Да и какие лица участвовали в них, и какие имена!… Но – иных уж нет, а те далече…
* * *
В письме Шевченко к редактору народного чтения есть тоже неверности и нет многого действительного, – так, он не описывает главной причины своего освобождения, – о чем сказано будет ниже. – Вероятно, об этом знают и другие. Сам Шевченко никогда мне этого не рассказывал, а спросить его казалось мне щекотливым.