Мы бежим назад, стучимся в чьи-то темные окна. Объясняем, ругаемся, отбиваемся от собак. Люди спросонок ничего не соображают, но мы находим телефонистку и идем на почту.
— Белоярка!.. — певуче кричит в трубку телефонистка. — Давай область! Область давай: срочный вызов!..
На линиях все спят здоровым служебным сном, путают включения, лениво отругиваются. Аня сменяет благодушную телефонистку и начинает энергично поносить всех подряд. Мне становится не по себе, но связь налаживается, и уже я ору в трубку:
— Георгий Адамыч! Это Крутиков! Слесарь! Авария у нас! Перевернулись возле Щеголихи! Щеголихи!.. Что?
Голос главного:—точно с того света, но я ору свое. Мне надо, чтобы он понял, чтобы принял меры, чтобы к вечеру Степану и Славке была оказана помощь. Наконец он, видимо, что-то соображает. Кажется, спрашивает о Федоре и уточняет место катастрофы. Ору по складам, убеждаюсь, что он понял, и с облегчением вешаю трубку.
— А деньги? — интересуется телефонистка. — Срочный ведь…
Денег у меня нет: я отдал их Славке на котловое довольствие. Объясняю, но девушка очень расстраивается.
— Я заплачу, — говорит Аня. — Выписывай на меня.
С почты мы бежим к больнице. В окнах — свет, на скамейке у входа — Щелкунчик и Костя.
— Порядок!..
Я ломлюсь в дверь, но меня не пускает сердитая пожилая сестра. Рвусь, и на шум появляется доктор:
— Утром приходите.
— Вы только скажите: плохо, да?
— Утром! Не раньше десяти! Все!
Я возвращаюсь к ребятам. Лешка предлагает сигарету. Я автоматически беру ее и тут же роняю.
— Готов? — сочувственно спрашивает Костя. — Иди-ка ты спать.
А я не могу встать. Не могу говорить, двигать руками: так я еще никогда не уставал. Никогда в жизни…
— Обопрись на меня. — Аня обнимает меня за плечи. — Сильней, не бойся. Я крепкая.
Кое-как поднимаюсь. Колени дрожат и подгибаются, я почти вишу на Ане.
— Мы тут будем, — говорит Лешка. — Может, ему кровь понадобится.
Я обнимаю Аню за плечи, и мы медленно бредем по тихой улице. Чуть светает.
— Ну еще шажочек, — приговаривает она. — Ну еще….
Я ковыляю, как робот: перетаскиваю каждую ногу в отдельности. В голове — шум, глаза слипаются, и если бы Аня сейчас оставила меня, я бы просто рухнул. Но она нежно и требовательно командует, и только поэтому я кое-как передвигаюсь.
Наконец мы останавливаемся возле ее дома. В окнах света нет. Аня оглядывается:
— Знаешь что? Не будем их беспокоить, а? Пойдем на сеновал: кожушок у нас есть.
Она бесшумно открывает калитку, машет рукой, и я плетусь следом. Пересекаем двор, входим в сарай.
— Лезь! — шепчет она.
Я нащупываю лестницу, лезу и сваливаюсь в мягкое, душистое сено. Все сразу начинает куда-то плыть, качаться…