Лепид первым вышел из игры – в 36 г. до н. э. Октавиану удалось лишить его власти.
Борьба с Антонием затянулась на более продолжительное время. Антоний вел себя на Востоке как истинный повелитель, утопая в роскоши и наслаждениях. Не умея и не желая владеть своими страстями, он как бы купался в волнах счастья, устремляясь к своей погибели.
«Ко всем природным слабостям Антония прибавилась последняя напасть – любовь к Клеопатре, – разбудив и приведя в неистовое волнение многие страсти, до той поры скрытые и неподвижные, и подавив, уничтожив все здравые и добрые начала, которые пытались ей противостоять» (Плут. Ант. XXV).
Клеопатра, обладавшая натурой истинного хамелеона, сумела найти подход к Антонию еще более успешно, чем к Юлию Цезарю.
«Угадавши в Антонии по его шуткам грубого и пошлого солдафона, Клеопатра и сама заговорила в подобном же тоне – смело и без всяких стеснений. Хотя красота этой женщины не была такой, что зовется несравненной и поражает с первого взгляда, зато обращение ее отличалось неотразимой прелестью, и поэтому ее облик, сочетавшийся с редкой убедительностью речей, с огромным обаянием, сквозившим в каждом слове, в каждом движении, накрепко врезался в душу. Самые звуки ее голоса ласкали и радовали слух, а язык был словно многострунный инструмент, легко настраивающийся на любой лад – на любое наречие, так что лишь с очень немногими варварами она говорила через переводчика, а чаще всего сама беседовала с чужеземцами – эфиопами, троглодитами, евреями, арабами, мидийцами, парфянами.
Антоний был увлечен до такой степени, что позволил Клеопатре увезти себя в Александрию – и это в то самое время, когда в Риме супруга его Фульвия, отстаивая его дело, вступила в войну с Октавианом. В Александрии Антоний вел жизнь мальчишки-бездельника и за пустыми забавами растрачивал и проматывал самое дорогое – время» (Плут. Ант. XXVII-XXVIII). Пока Антоний в Александрии упивался счастьем с Клеопатрой, Ок-тавиан в Риме находился в весьма тяжелом положении, и против него стала подниматься грозная волна ненависти.
«Голод в это время терзал Рим: по морю ничего не привозилось, так как море было во власти Секста Помпея, сына великого Гнея Помпея, а в самой Италии из-за междоусобных войн обработка земли почти прекратилась, если же что и произрастало, то шло для войска. В Риме по ночам целые толпы занимались грабежом, еще более осложняя положение города. Делалось все это безнаказанно; молва приписывала грабежи воинам. А простые люди закрыли свои мастерские и не хотели знать никаких властей: в обедневшем и разграбляемом городе не было, казалось, нужды ни в ремеслах, ни в должностных лицах» (Ann. Г. В. V, 18).