Я не знала, суждено ли мне когда-нибудь вновь увидеть мой родной Бристоль, но я не плакала и не провожала взглядом удалявшийся берег, как это делали другие, — кто в надежде хоть мельком еще раз увидеть на прощанье жену, а кто, устремив взор на громаду собора Св. Марии и шепча молитву покровительнице мореплавателей: «Дева Мария, Звезда Морская, обереги нас и ниспошли нам свое благословение».
Мой возлюбленный находился в море, отец был похоронен, и его тело, обреченное превратиться в прах, покоилось в гробу под сводами церкви, откуда он всегда провожал свои суда, выходившие из гавани. Быть может, в тот момент его беспокойный дух взирал на меня с небес, сожалея о содеянном и мучаясь от сознания, что мертвые бессильны повлиять на судьбу живых. Но даже если он и находился незримо где-то рядом, я совсем не ощущала его присутствия. Я чувствовала только, что идет дождь, что мои волосы намокли и потемнели от влаги, что дождь струйками стекает по щекам и капает с подбородка. Казалось, само небо оплакивает мою участь. Отчаяние, будто промокший плащ, охватило меня.
Мы уже покинули гавань и теперь направлялись к выходу в открытое море по узкому извилистому проливу, змеящемуся меж угрюмых утесов, чьи вершины упирались в нависшие над ними низкие темно-фиолетовые тучи. Гребцы на буксирных шлюпках усердно налегали на весла, но «Салли-Энн» продвигалась вперед очень медленно. Возвышавшиеся с обеих сторон скалы, казалось, готовы были сомкнуться и раздавить нас, словно корабль Ясона и аргонавтов. Лоцман, выкрикивая команды буксирам, выводил «Салли-Энн» из устья Эйвона [1], направляя ее к Бристольскому заливу.
Помню мрачные заболоченные берега реки и виселицу, установленную низко над водой, на которой покачивалось в железной клетке вымазанное дегтем и в кандалах тело какого-то осужденного матроса — в назидание командам проходящих мимо кораблей [2]. Мне бы следовало тогда обратить на нее больше внимания, но я уже видела виселицы прежде, поэтому не придала ей особенного значения.
Выведя нас в море, буксирные шлюпки повернули назад. Пассажиры уже давно поспешили укрыться от непогоды в своих каютах, и на палубе остались только матросы и офицеры, занятые выполнением своих обязанностей. Проходя мимо, они отводили глаза, но ни один из них не попросил меня отойти в сторонку или покинуть палубу. Они оставили меня наедине с моим горем из уважения к моей утрате — смерти отца. Так я думала тогда. Но в портовых кабаках и трактирах слухи распространяются молниеносно, и вполне возможно, что им уже тогда было известно намного больше, чем мне.