«Жизнь – неизлечимая болезнь с летальным исходом, – любил повторять секретарь комитета комсомола факультета, на котором учился Бонифацкий, – поэтому прожить ее надо так, чтобы не было стыдно, за бесцельно растраченные годы». Юному Бонифацкому фраза запомнилась, более того, он взял ее на вооружение. Да и пример был, что называется, на лицо. Не задержавшись на факультете дольше года, комсомольский секретарь взмыл вверх, как китайский воздушный змей, пробившись в крупные номенклатурные работники республиканского масштаба. Боник, в те времена студент второго курса, тоже задумался о карьере. Надо сказать, что она, как он это уже тогда понял, слабо сочеталась с твердокаменными гранитами точных наук, которые ему приходилось грызть денно и нощно, до кровотечения десен и выпадения зубов. Сидя на лекциях, Боник горячо проклинал те злополучные день и час, когда его угораздило записаться в технари, чтобы ломать голову гребаным матанализом, сопроматом или термодинамикой, с ее проклятым циклом Карно. Ну, и всей прочей чепухой, с трудно-выговариваемыми названиями, вроде МИОУ – моделирования интегрированных объектов управления, от которых любые нормальные мозги запросто встанут набекрень. «Ни уму, ни сердцу, – вздыхал Боник, буквально изнывая на лекциях. – Какой извращенец эту белиберду проклятую выдумал? Какого, спрашивается, лешего сюда вообще учиться идут? Ответ, впрочем, у него был: Парни, чтобы не загудеть в армию, девки, – в надежде выскочить замуж. То ли дело, юриспруденция, например, – размышлял он далее. – Ни тебе интегралов, ни тебе дифференциалов, ни прочего разного говна, обществоведение не материаловедение, как ни крути. Живи и радуйся жизни, которая по всем понятиям сплошная лафа».
Проблема состояла в том, что учиться на юрфаке, журфаке и прочих престижных факультетах он, по всем понятиям, не тянул. Не вышел харей, как тогда говорили. Боник происходил из весьма скромной, даже по советским меркам семьи, таких, как он, в гуманитарные вузы не брали даже тогда, при социализме, когда еще не настала эра всепобеждающего и всепоглощающего чистогана, но уже родился блат.
В общем, Боник чувствовал себя самым настоящим заложником положения, совсем, как батька Махно,[62] который тоже понятия не имел, против кого повернуть пулеметные тачанки. И красные, и белые, и украинские националисты пана Петлюры представлялись ему одинаково отвратительными.
Накопившаяся в ту пору лютая ненависть к точным наукам, помноженная на нежелание без толку растратить жизнь, данную каждому единожды, как экзаменационный билет у неподкупного преподавателя, и определила дальнейший путь Вацика Бонифацкого: он подался в комсомольские активисты. Это была дорога, знакомая не понаслышке большинству советских партийных функционеров, многие из которых после Перестройки с успехом перековались в так называемую национальную «элиту», и покатили дальше, пересев из черных «Волг» в опять же вороные шестисотые «Мерседесы». Если применить известную строку из песни Андрея Макаревича «ты помнишь, как все начиналось?» к жизненному пути Вацлава Бонифацкого, то его карьера стартовала именно там – в бюро ЛКСМ факультета. Это была его отправная точка. Ось вращения маятника Фуко, о котором написал целую мудреную книгу Умберто Эко.