Ну, босс на то и босс, чтобы приходить не вовремя, решил Семен, откладывая мерные шнурки, отвес и наугольник. Работа замерла, и они, все пятеро, склонились перед важным гостем.
– Ты – Сенмен, ваятель?
Голос у Софры был громкий, гулкий, и выглядел он впечатляюще: солидный муж под пятьдесят, с хмурым высокомерным лицом и бритым черепом; длинные белые одежды, шкура леопарда на плечах и, несмотря на жару, парик, покрытый полосатой тканью. Не клафт, но что-то очень похожее; поверх него так и просилась корона.
– Это я, – пробормотал Семен, не разгибаясь. – Целую прах под твоими ногами, великий господин.
С минуту Софра разглядывал его, словно соображая насчет целования праха, которого в мастерской хватало, потом махнул рукой, и Семен с помощниками разогнули спины.
– Это Пуэмра, господин, – представил он ученика, – а это мои подмастерья: Атау, Сахура и…
– Мне их имена не интересны, – пророкотал верховный жрец. – Молчи, ваятель! Будешь говорить, когда я разрешу.
С этими словами он повернулся к каменной копии Инени и долго глядел то на нее, то на третьего пророка, стоявшего чуть вдалеке, рядом с пожилым благообразным Хапу-сенебом.
– Амон всемогущий! Какое сходство! – Софра покачал головой. – Подобного не достигали даже во времена Снофру и Хуфу!
– Я говорил тебе, достойный брат, что этот ваятель творит чудеса, – произнес Хапу-сенеб, отдуваясь и благожелательно поглядывая на Семена. – Ф-фу… какая жара… – Он кивнул носителям опахал, и те принялись овевать его, разгоняя застоявшийся знойный воздух.
Сделав пару шагов, Инени приблизился к изваянию.
– Я помещу его в своей гробнице, рядом с бронзовым зеркалом. Я буду приходить туда все годы, отпущенные мне Осирисом, смотреться в зеркало, глядеть на этот камень и вспоминать, каким я был. Жаль, Сенмен, что двадцать разливов назад, когда я выглядел помоложе, в Та-Кем не нашлось равных тебе мастеров!
– Ф-фу… Зато теперь они есть… по крайней мере, один.
В толпе прислужников и жрецов произошло какое-то движение, и из задних шеренг вынырнула личность с непримечательной физиономией и маленькими тусклыми глазками. Этот человек был не тощ и не толст, не высок и не низок, а так, нечто среднее – типичный роме, каких в десятке не меньше дюжины. Если бы не бритый череп и не богатое ожерелье, он выглядел бы как чесальщик льна или пастух, чье место рядом с баранами и быками. Но младшие жрецы почтительно расступились перед ним.
Тусклые зрачки впились в лицо Семена.
– Ваятель Сенмен много лет провел в плену и, кажется, не зря. Древние говорили, что муки тела возвышают душу, страдание делает чутким и искусным, и плеть даже обезьяну заставит танцевать… А ты ведь страдал, ваятель Сенмен! Целых десять разливов, в неволе у нехеси!