Лицо Инени, до того застывшее, напряженное, вдруг расслабилось; секунду он сидел с закрытыми глазами, потом, вытянув руку, коснулся груди Семена жестом благодарности.
– Благословен наделяющий, но дважды благословен тот, кто наделяет вовремя! Ты сказал все, в чем я нуждался, и успокоил мою душу. Как я смогу тебе отплатить?
Покосившись на чисто выбритый череп жреца, Семен пощупал свой заросший жесткой щетиной подбородок и ухмыльнулся.
– Подари мне бритву, Инени. Волос колет шею и мешает спать.
– Исида всемогущая! Я подарю тебе лучшую бритву из черной бронзы, какие делают в Мен-Нофре! Но этого слишком мало, Сенмен.
Сенмен, не сын мой! Впервые Инени назвал его так, будто хотел подчеркнуть свое уважение и благодарность.
Улыбка скользнула по губам жреца.
– Ну, с бритвой мы решили… В чем ты еще нуждаешься? Что я могу сделать? Служанку ты уже нашел… Подарить опахало, чтобы она обмахивала тебя в жару?
– Подари мне дружбу, Инени. Дружбу, и больше ничего. Что еще нужно человеку, который имеет брата и друга?
– Многое, Сенмен, многое… Нужен дом, нужны плоды, вино и хлеб, теплый плащ в месяц фармути, прохлада в месяц тот, место для размышлений и, конечно, нужна женщина. А дружба… Могу ли я одарить тебя тем, чем ты и так владеешь?
Инени смолк, и минуту-другую они сидели в тишине, глядя на угасавший костер. Свет его был неярок, но, соединившись с лунным, позволял различить часового, опиравшегося на копье, и неподвижные фигуры спящих. Один из них – кажется, Пуэмра – пошевелился, плотнее кутаясь в плащ.
Они молчали.
Молчание бывает разным, думал Семен; люди молчат, замкнувшись в отчуждении или желая скрыть затаенные мысли, молчат враги, молчат любовники, опостылевшие друг другу, безмолвствуют глупцы, которым нечего сказать, но иногда молчание – иное: знак доверия и разделенных дум и чувств. Такое молчание соединяет незримыми прочными узами на годы и годы, даруя тепло и душевный покой. Благословенное молчание!
Наконец Инени произнес:
– Этот папирус, который я еще не написал… Ты ошибся, друг мой, я уже его пишу. Пишу о жизни, о том, что видел и слышал, чему довелось быть свидетелем… Но я не рискнул бы упомянуть в нем о тебе. Никто не поверит, даже потомки… Или поверят? В твоем далеком далеке?
– Пожалуй, нет, – Семен покачал головой.
– Тогда я напишу другую повесть, тайную, для тех, кто захочет мне верить, – сказал Инени. – Повесть о тебе и загадках времени… Или в твою эпоху время уже не загадка? Может быть, вы покорили его и живете вечно, как боги?
– Нет. Живем мы немного дольше вас, и, сколь ни обширны наши познания, тайн времени не разгадали. Мы можем двигаться с огромной, невообразимой скоростью, но только в пространстве, по суше, морю или в воздухе; что же до времени, оно течет как встарь, не медленней и не быстрее, и увлекает нас с собой. Провалиться в прошлое… Нет, это слишком фантастическая идея! И потому я думаю, что писать обо мне не нужно – это будет лишь поводом к сомнению и обесценит весь твой труд.