– Иначе что будет? – опять подалась к нему Карина.
– Плохо им будет, это я тебе точно говорю.
– О господи! – Она уткнулась в ладони.
– Ладно, не трясись, – ласково сказал Иванов, и его рука наконец-то легла на плечо Карины. Повинуясь этому властному движению, девушка скользнула по дивану и приткнулась к теплому мужскому боку. – Фокус в том, что вся эта петрушка с Петровым довольно скоро закончится. Вопрос дней. Но было бы очень здорово, если бы ты на эти несколько дней куда-нибудь смылась из города. У тебя родня есть где-то в области, а еще лучше – за пределами ее?
– У меня родители живут в Сергаче, – выпалила Карина не подумав, но тотчас прикусила язык.
Уехать! Знает она эти отъезды! С глаз долой – из сердца вон!
– Но я не понимаю, зачем мне…
– Затем, что так надо, – властно сказал Иванов, и Карина на миг потеряла дар речи.
Вот оно! Вот чего она просила у судьбы! Чтобы рядом был человек, который говорил бы таким непререкаемым тоном, а у тебя не было бы ни сил, ни охоты противиться его приказам. Чтобы однажды он замкнул тебя в кольцо своих рук – и загородил от всех ветров, от всех проблем, от неуверенности в завтрашнем дне, от хронического безденежья, от одиночества, от раздирающих мыслей о том, что с каждым днем увеличивается твой шанс повторить участь сестры – милой, умной, симпатичной старой девы, которая может рассчитывать в жизни только на себя. Вернее, на государство, которое вдруг да опомнится, спохватится – и начнет заботиться об этих самоотверженных бюджетниках – врачах да учителях, по сравнению с которыми всякие там земские Ильи Николаевичи Ульяновы да Антоны Павловичи Чеховы – просто сибариты и себялюбцы. Как вам, господа разночинцы, показалось бы такое: жалованье по семь месяцев кряду не получать? Низы не могут жить по-старому… а что им еще остается делать?!
Да ладно, бог с ним, с жалованьем. В конце концов, можно найти приработок (а ты его еще найди!). В случае с Александрой Карину пугало другое. Чем дольше женщина живет одна, без любви, без постоянного присутствия мужчины, тем больше привыкает надеяться только на себя, тем меньше у нее шансов кем-то очароваться, позволить себе влюбиться – она ведь только недостатки мужские приучается видеть, только докучную заботу, лишние проблемы, которые ей теперь придется решать в дополнение к собственным… Вот этого панциря одиночества, который постепенно напяливает на себя женщина, боялась Карина. Штука в том, что со временем его уже невозможно снять, он прирастает к телу, и ходит по жизни уже как бы не Александра Синцова, а такая черепаха Тортилла. Чуть что – лапки подобрала, шмыг под свой панцирь, а мужик стой рядышком и робко стучись в броню носком башмака – тюк да тюк, а что толку?