– Верное дело! – в восторге крикнул Степан. – Я знал, знал! Разве басурманское пойло выстоит против нашего, с русской винокурни?
И он умолк, смахнул невольную слезу, видя, как его барин и эта «лебедка белая» вдруг шагнули друг к другу, протянув руки, – да так и замерли, сплелись взорами…
– Эх, что стоять! – Степан сорвал с головы шапку, шлепнул себя ею по колену. – Хватай ее, барин, да целуй крепче! – И словно для того, чтобы показать, как это делается, он выдернул из толпы первую попавшуюся красотку в чепце и белом передничке, залепил звучный поцелуй в свежие губки – и отшвырнул почти лишившуюся чувств парижанку обратно в толпу.
Ангелина и Никита не видели, не слышали ничего, неотрывно смотрели друг на друга, словно не веря глазам, пока Степан, и в умилении не утративший способности трезво мыслить, не схватил обоих, не встряхнул хорошенько:
– Чего встали! Девчонку-то спасать надобно!
Ужас вновь выбелил лицо Ангелины. Она оглянулась – и как раз вовремя, чтобы поймать взором фигуру «Робеспьера», бегущего по проулку.
Значит, он не исчез – просто затаился. Высматривал, подслушивал, а теперь…
– Он бежит сказать, сказать… – Она задохнулась, но все было ясно и без слов: страж Ангелины спешил доложить той, которая его послала, что покушение сорвалось – и теперь настало время расплаты.
* * *
Все, что происходило дальше, слилось в сплошной поток событий, свершавшихся как бы даже и без участия людской воли, а по милости или, напротив, нерасположению Провидения. Никита и Ангелина со всех ног побежали в проулок, но «Робеспьер» уже скрылся за углом.
– Стойте! Стойте! – закричал кто-то сзади по-русски, а потом раздалось цоканье копыт, и их догнал Степан верхом на своем коне, ведя в поводу скакуна Никиты.
Словно перышко, тот забросил в седло Ангелину, вскочил сам и дал шпоры.
Они миновали проулок, выехали на улицу Трех Трактиров – и наконец увидели беглеца, опять поворачивающего за угол.
– Ох, уйдет, уйдет! – закричала Ангелина, порываясь соскочить на ходу, но Никита железной хваткой притиснул ее к себе.
– Ничего, не бойо-сь! – просвистел сквозь стиснутые зубы и снова дал шпоры коню. Слезы Ангелины упали на руки, стиснувшие поводья.
«Дочь. Ее дочь! Кто ж отец?» – мелькнула ревнивая мысль, да и пропала. Сейчас все это было неважно. Сейчас вообще все на свете было неважно, кроме одного: возлюбленная, единственная в мире, вновь рядом, но сердце ее окаменело печалью, глаза застилает пелена слез – значит, надо любой ценою утолить ее печаль и осушить слезы, чтобы только от счастья трепетало сердце, только от страсти туманились синие глаза. Так понимал слово «любовь» Никита Аргамаков – и поступал сообразно своему пониманию.