– Agnus Dei, qui tollis peccata mundi, dona eis requiem sepiternan! [35]
Девиз венценосцев был единственной латинской фразой, которую Вук знал от начала до конца, и уж ее-то он затвердил куда усерднее, чем оды Горация или всякие заумные речения римских кесарей, которые приходилось зубрить в годы учения: ведь от нее зависела жизнь!
Сказать по правде, османы так обрадовались при виде пятидесяти кошельков, которые монах вывалил из мешка (эх, знали бы они, сколько слов затратил Марко, чтобы убедить прижимистых сербов расстаться со своими богатствами, и как тяжело было их нести!), что даже на некоторое время забыли о самом «преступнике», явившемся с повинной. Вуку не составило бы труда улизнуть, но не за тем он сюда пришел, чтобы тотчас исчезнуть, а потому пришлось добрый час, на дикой смеси турецкого, немецкого и сербского, убеждать турок отпустить заложников и посадить под замок его, ибо господь не простит ему такого греха, как смерть пятидесяти невинных, пусть они даже всего лишь влахи. Но, неостановимо работая языком, он каждую минуту боялся услышать, что «османское правосудие» уже свершилось и его жертва окажется напрасной. По счастью, он поспел своевременно. А поскольку чуть ли не все сербское население Сараева собралось к тому времени под окнами кадия, то властям пришлось, приставив к кошелькам надежную охрану, сопроводить «латинского монаха» в узилище, предварительно выпустив оттуда заложников, как и было обещано.
Тюрьма оказалась самым обыкновенным домом, выстроенным по старому боснийскому образцу: верхний этаж нависает над нижним, со двора, через открытую галерею, ведет в комнаты лестница. Наверное, когда-то в этом доме был товарный склад, потому что со второго этажа вел во двор глубокий желоб для спуска мешков. Кое-где у дверей стояла стража, но немногочисленная, не было даже чардака – вышки для часового: османы знали, что страх за судьбу близких надежнее всего обережет заложников от искушения спастись бегством!
Вук со связанными руками стоял на обочине (рядом два янычара при саблях наголо), когда сербы покидали тюрьму. Каким-то образом они уже узнали, что этот монах, порою нервно подергивающий плечами (грубая шерсть рясы немилосердно натирала тело!), – виновник их страданий, а потому много чего довелось выслушать Вуку. Но сербскую брань он так и не успел изучить, а потому большую часть проклятий не понял, хотя разъяренные взоры и сжатые кулаки говорили сами за себя. Один низкорослый, кряжистый серб так двинул его в плечо кулаком (выше, слава богу, не достал), что Вук не удержался на ногах и рухнул на траву, задрав ноги и похвалив себя за то, что не соблюл до точности маскировку и надел под рясу холщовые штаны.