Дыхание пресеклось.
«Скажу, что мне нужно!» Она в отчаянии оглянулась, но никто из спящих не шевельнулся, храп не стал тише, и она, неловко перекрестясь, шагнула в сени, а оттуда, едва подняв засов, – на крыльцо и только тут обулась.
Звездная ночь текла вокруг, будто искристая река, и Елизавета бросилась в темноту, как в воду. Ее затрясло – тело было липким от пота, и это ощущение показалось таким отвратительным, что она поняла: если не отмоется, не освежит зудящее от грязи тело, то просто умрет. Умрет!
Огляделась. Темные очертания домов не так уж далеко. И при каждом есть баня. А нынче ведь суббота, баню топили! Она вспомнила, как Таракан за ужином спрашивал хозяина, нельзя ли у них в баньке попариться, а то, мол, и завшиветь недолго, и хозяин, запустив руку за пазуху и выразительно почесавшись, хохотнул:
– Хоть и злые, а все свои! – добавил, что баньку они уж месяц не топят: крыша у нее просела, а поднять недосуг, так что лучше напроситься к соседям. Но тут Бревноголовый так глянул на своего сообщника, что Таракан покорно улегся спать, видимо, и про баню забыв. А вот Елизавета не забыла!
– К соседям?.. – пробормотала она. И, почти не касаясь земли, понеслась по улице.
Найти недавно топленную баню не составило большого труда. Она была чиста и просторна, топилась не по-черному – видимо, хозяева жили зажиточно. Печка еще не остыла, и Елизавета, мгновенно раздевшись, нагребла золы из подпечья и замыла рубаху, чулки и нижнюю юбку, а потом распялила их на горячих камнях, зная, что тонкий батист скоро высохнет. Затем вытряхнула и вычистила платье. Слава богу, за годы своего графства не вовсе белоручкой заделалась, помнила, что было время, когда, по пословице, не только в жолтиках [46] – в лаптях хаживала! Наконец она принялась за себя и плескалась, терла, мыла, скребла до тех пор, пока волосы, промытые щелоком, не заскрипели от чистоты, а тело не сделалось легким, словно невесомым, и пахло оно теперь только чистотой и свежестью.
Елизавета расчесала мокрые волосы, распустив их по спине, чтоб скорее сохли, и, едва дыша от удовольствия, вышла в предбанник. Но тут же отпрянула, словно от выстрела в упор, услыхав противный, тягучий голос:
– С легким паром! Глотни кваску, разгони тоску!
Таракан, вовсе голый, сидел на лавке, с наслаждением потягивая из ковшика квас. Елизавета стала как вкопанная, а он медленно поднялся и, непристойно выпячиваясь и расставляя руки, будто кур ловил, двинулся к ней, приговаривая:
– Ладен квас – изо лба воротит глаз! – И вдруг бросился на нее, ломая, сгибая к полу, бормоча: – Ну, приголубь меня, ну, пошибче, а ну-ка!