Сегодня вечером я не выехал из Амстердама. На это у меня были свои соображения. Есть вещи, о которых мои преследователи даже не догадываются.
Только самому себе я могу сказать, какая я сволочь. Вчера ночью после возвращения от Самара Хашимова я позвонил Кочиевскому. И все рассказал.
Рассказал, понимая, как подло я поступаю. Но у меня нет выбора. Мне нужны деньги. Мне нужно получать тысячу долларов за каждый день, проведенный с этими мерзавцами. Деньги переводят в немецкий банк, где я открыл счет сегодня утром после возвращения от Кребберса.
Я достал свой мобильный телефон и позвонил Кочиевскому.
— Добрый день, — я все еще помню, что разница с Москвой два часа.
— Что у вас случилось? — перебивает Кочиевский. — Почему вы не позвонили?
— Вам уже доложили? — устало спрашиваю я. — Вы хотели, чтобы я позвонил вам непосредственно с места происшествия? Чтобы меня арестовали прямо на месте убийства Кребберса?
— Кто его убил?
— Я думал, вы мне об этом расскажете.
— Перестаньте шутить, — злится Кочиевский, — как его убили?
— Стрелял снайпер. Очевидно, из соседнего дома. Стрелял профессионал. Два выстрела в течение секунды-двух. Оба почти точно в сердце.
Расстояние было метров сто или сто пятьдесят.
Я честно выполняю свою работу, докладываю с предельной точностью.
— А двое кретинов, которые были с вами, ничего не заметили? — разочарованно спрашивает Кочиевский.
— Кажется, не заметили. Да они и не могли ничего видеть.
— За вами кто-нибудь ехал?
— Был сильный туман. Но на дороге никого не было, это абсолютно точно.
Никого, кроме ваших людей.
— Ясно. Когда вы должны звонить вашему голландскому знакомому?
— Сегодня вечером.
— Очень хорошо. Сообщите ему о смерти Кребберса и проследите за его реакцией.
— Ваших людей предупреждать?
— Нет. Отправляйтесь один. Он может заметить моих людей, и мы сорвем всю игру. Вы меня поняли?
— Все понял. Тогда вечером я с ним встречусь.
Откуда знать Самару Хашимову, что я еще вчера рассказал Кочиевскому о нашем разговоре? Откуда ему об этом знать? Ведь для этого нужно осознавать мотивы моего согласия работать на такого мерзавца, как Кочиевский. Не знаю почему, но у меня весь день было плохое настроение. Может, на меня подействовала смерть Кребберса. Он ведь умер один и остался лежать в своей квартире с простреленным правым легким и сердцем. Если он не умер в ту секунду, когда захлопнулась дверь, а я думаю, что он все-таки умер, тогда он должен был очень мучиться в последние минуты своей жизни. Может, мне нужно было остаться и помочь ему? Или попытаться сломать дверь? И хотя я почти наверняка убежден, что он умер, тем не менее сознание собственной вины давило на меня. Я все время пытался отогнать жуткие видения — старик корчится от боли, пытается доползти до телефона, до окна, чтобы позвать на помощь… Конечно, если он остался жив.