Приехала милиция, и нас всех арестовали. Три месяца держали в тюрьме, пока шло расследование. Мы доказывали, что он случайно погиб — ударился виском о край стола. Но погибший был сыном заведующего отделом нашего ЦК, и его отец давил на следователей и прокуроров. Потом началось расследование, и прокурор составил обвинение в умышленном убийстве.
Нуралиев замолчал, словно вспоминая, как все было. Дронго терпеливо ждал.
— Три месяца, — невесело подвел итог Алтынбай, — но шел уже конец восемьдесят шестого. Тогда в Алма-Ате были разные события, в Узбекистан приехала целая бригада следователей. В общем, уже нельзя было делать все, что раньше делали. Нельзя было в открытую над людьми издеваться и невиновных в тюрьму сажать. Тогда как раз московские газеты начали про это писать. И тут выяснилось, что погибший накурился анаши. Нас из тюрьмы выпустили, но сразу забрали в армию. И конечно, я загремел в Афганистан.
Самые неприятные годы — это восемьдесят седьмой и восемьдесят восьмой.
Это когда нас уже били по-настоящему. У моджахедов тогда было первоклассное вооружение — из Америки, из Европы, из Китая. А нам, таджикам, в это время уже не очень верили. Считали, что мы потенциальные дезертиры.
— Я знаю, — кивнул Дронго. — Сложное было время.
— А разве потом было легче? — спросил его Алтынбай. — Я вернулся в восемьдесят девятом. Тогда и начался наш общий бардак. В Средней Азии уже была заварушка в Ферганской долине. Помните, что там случилось? Узбеки с турками тогда разбирались. Хотя кто сейчас помнит об этом? И никто не понял, что это была первая ласточка, что потом будет еще хуже. Ну а когда распался Советский Союз, первым «взорвался» Таджикистан.
— Я все помню, — тихо произнес Дронго, глядя перед собой. — Вы даже не можете представить себе, как я все помню. И вы снова воевали?
— Конечно, воевал. Разве тогда можно было остаться в стороне? Самая проклятая вещь на свете — это гражданская война, — убежденно сказал Алтынбай. — Тогда весь Таджикистан разделился на «юрчиков» и «вовчиков». Мы безжалостно истребляли друг друга, как дикие звери в какой-то непонятной ярости. Убивали не только мужчин. Иногда мы сами удивлялись своей ярости и ненависти. Тогда погибло сто тысяч человек. Сто тысяч человек, — повторил он, словно вслушиваясь в эту цифру.
— И на чьей стороне вы сражались?
— А как вы думаете? — спросил Алтынбай. Они разговаривали, не глядя друг на друга, словно обращаясь в пустоту. — Многие полагали, что я перейду на сторону оппозиции, — сказал Алтынбай, — ведь мне сломали мою спортивную карьеру, отправили в Афганистан — я был как бы пострадавшим от советской власти. Значит, по логике вещей я должен был эту власть ненавидеть. А я ненавидел других — которые ломали мою прежнюю жизнь, которые принесли ненависть и страх в нашу страну. И тогда я сделал свой выбор…