А скольких мы потеряли во время гражданской войны… Так трудно было иногда…
Он закрыл глаза, протягивая руку по направлению к городу.
— Думал, сам сдохну, черт со мной, лишь бы люди были в порядке. Это так трудно — быть просто человеком. А ведь в нашем городе живут и армяне, и азербайджанцы, и грузины, и осетины, и абхазы. Представляешь, какой коктейль получается. У меня друг в Осетии работал в обкоме партии. Когда начались осетинские события, он на площадь вышел, попросил людей разойтись. Не послушались они его, продолжали идти стенка на стенку. А он понимал: еще немного, еще чуть-чуть, и начнут убивать друг друга прямо в городе. Он тогда вернулся в кабинет, взял пистолет, вышел на улицу и крикнул: разойдитесь, иначе сейчас на ваших глазах пушу себе пулю в лоб. Подействовало, начали расходиться люди.
— Он сейчас тоже в Осетии работает?
— Да нет, сняли его тогда сразу же. Говорили, нельзя так действовать — ты коммунист, а выбежал на площадь с пистолетом. Через три месяца начались осетинские события. А потом его внук — наполовину осетин, наполовину грузин, — застрелился. Просто потому, что не знал, за кого ему идти воевать. За мать осетинку или за отца грузина. А сколько таких несчастных в Сухуми осталось!
— Мне это знакомо, — глухо ответил «Дронго», — видел в Азербайджане, в Карабахе.
— А про них я вообще не говорю. Там столько тысяч людей пострадало.
Сколько смешанных семей было. Армяно-азербайджанских. Только мы здесь приняли сотни две семей. А сколько их распалось, даже не представляю.
— Батоно Автандил, вы умный человек. Неужели это никогда не кончится?
Ведь все это безумие. Неужели люди будут по-прежнему так ненавидеть друг друга?
Выпитое вино било в голову, и он говорил больше обычного.
— Вы подумайте, во что превратился наш Кавказ, — он так и сказал «наш», — миллионы людей мучаются, страдают, бегут из своих домов. Тысячи убитых, десятки тысяч раненых. Миллионы беженцев. Почему? За что? Кто-нибудь за это ответит?
Нам говорят — виноваты Ленин и Сталин, плохо границы нарезали в двадцатые годы.
Но их уже шестьдесят лет нету. Хорошо, — поправился он, — Сталина нет всего сорок лет. А он до сих пор во всем виноват. Когда же это наконец кончится?
Говорят, мы дикие, поэтому убиваем друг друга. Но в цивилизованной Англии, в Северной Ирландии, католики и протестанты столько лет убивают друг друга. У них тоже Сталин виноват? В Югославии, понятно, нашли виноватого. Иосиф Броз Тито там был, диктатор. Когда все это кончится?
— Не знаю, — растерянно ответил Автандил, опираясь на перила, — ничего не знаю. Знаю только одно. Если ты любишь свой дом, это не значит, что ты должен сжечь дом соседа своего. Если любишь свой народ, это не значит, что все остальные народы дрянь. Вот у меня какая философия. Пошли пить чай, а то поговорим еще немного, и я плакать начну. У меня в Кутаиси сына убили во время гражданской войны, — он вдруг всхлипнул, — ты ведь даже не знаешь, какая это боль, какая рана. Мой мальчик погиб здесь, на своей земле, от рук такого же грузина. Что может быть страшнее?