– Ну, погладь меня, – прерывисто прошептал он. – Я, правда, и так уже… Но ты мне все-таки погладь, немножко. Ну, Евочка, дай руку.
Она не понимала, о чем он говорит, и робко прикоснулась рукой к его щеке. Но Денис перехватил ее руку и потянул вниз.
– Нет, зде-есь… – выдохнул он. – Вот так, так!..
Ева почувствовала, что ее ладонь прикасается к его напрягшейся плоти, и от неожиданности едва не отдернула руку. Но Денис не дал ей этого сделать, сжал ее запястье, и, снова испугавшись, что он вдруг встанет и уйдет, Ева обхватила рукой то странное, твердое, живое, что так пугало ее…
– Погладь, погладь здесь!.. – повторил он тем же задыхающимся шепотом. – Сожми покрепче, что ты боишься, руки у тебя до того приятные, мягкие… Ты не бойся, я и сам сейчас тоже, мне просто нравится, когда ты так делаешь!..
Ева и сама не знала, что она делает и что ему нравится. Она послушно гладила его, все-таки боясь сжать руку, чтобы не сделать ему больно, и в голове ее билась одна мысль: вдруг ему плохо, Боже мой, я же не умею, не знаю!..
Но, наверное, плохо ему все-таки не было, и совсем не от боли он едва слышно постанывал, двигая бедрами в такт движению ее руки. Вдруг он замер, словно прислушиваясь к чему-то.
– Все, – сказал Денис. – Не надо больше, а то так и кончу один.
С этими словами он высвободился, и, нажав на ее плечо, повернул Еву на спину. Волосы ее разметались по подушке, Денис нечаянно прижал одну прядь локтем, когда оказался над Евой. Но она уже не почувствовала этой смешной девчоночьей боли – другая боль пронзила так мгновенно и так неожиданно, что слезы брызнули у нее из глаз.
Ей не верилось, что такая боль может исходить извне, от него. Весь ее живот изнутри разрывало этой болью, от нее невозможно было избавиться, как невозможно было избавиться от самой себя.
«Не надо! – едва не закричала Ева. – Не надо, я не могу!»
Но вместо этого она закусила губы, и крик превратился в стон, который Денис снова принял за стон страсти.
– И мне… тоже… хорошо… – словно отвечая ей, выговорил он.
Слова его падали отрывисто, тяжело, в такт мерным и стремительным движениям – вверх, над нею, потом резко вниз, секунда неподвижности, и опять вверх, и все повторяется снова, пронзая непроходящей болью…
Ева уже не понимала, долго ли это длится. Она ждала, чтобы это кончилось наконец, чтобы хоть на мгновение прекратилась эта невыносимая, режущая боль, – но скорее умерла бы, чем дала бы ему понять, чего ждет.
– Все! – вдруг вырвалось у него. – Я все уже, ты можешь, успела ты?..
Не понимая, о чем он спрашивает, даже не разобрав толком слов в его задыхающемся шепоте, Ева почувствовала, что он замер над нею, – и вдруг задергался, как от боли.