Мама не могла без слез слышать, как Лерочка это играет.
– Так красиво и так серьезно! – говорила она. – Как хорошо все-таки, что ты занимаешься…
Но сама Лера уже думала иначе.
Она злилась на себя за то, что не может понять, что же именно не удается ей в этой вещи, и даже за то, что ее все-таки привлекают эти звуки.
Она не заметила, как Митя вошел в гостиную и остановился за ее спиной.
– Немного по-другому, – сказал он. – Показать?
– Да, – кивнула Лера.
И он показал – так, что Лере расхотелось повторять.
Стоило Мите проиграть начало, как она тут же поняла, что именно ей не удавалось. Лера даже не знала еще, как это назвать – то умение спросить, и вслушаться в ответ, и самому ответить, которое было в Митиной игре и чувствовалось сразу.
Сама она играла «К Элизе» так, как будто знала все наизусть еще до первого аккорда и должна была только воспроизвести то, что знала. А Митя – как будто в каждой ноте таилось нечто, до последнего мгновения ему неведомое. И, словно в благодарность, это «нечто» тут же начинало звучать под его пальцами.
– Поняла? – спросил он, отводя руки от клавиш.
– Поняла, – кивнула Лера. – Митя, – тут же сказала она, – я не буду больше заниматься.
– Ну, не надо так. – Он положил свою руку на ее, лежащую на клавишах, и какой-то случайный аккорд прозвучал под их пальцами. – Я ведь с четырех лет играю, меня мама начинала на фортепиано учить, и потом я тоже на нем играл…
– Не потому, Мить, – покачала головой Лера. – Ты же видишь…
– А я радовался, что ты приходишь, – сказал он. – И тут же добавил, словно торопясь объяснить: – С тобой интересно, ты быстро соображаешь.
– Я и буду приходить, если твоя мама разрешит, – ответила Лера.
– Разрешит, – улыбнулся Митя. – Она тоже с удовольствием с тобой разговаривает.
Так Лера перестала заниматься музыкой и стала приходить к Гладышевым просто так, без расписания и без видимой цели.
Ей по-прежнему нравилось разговаривать с Еленой Васильевной о книгах, о художниках. И спрашивать ее: почему, например, мадам Бовари отравилась – вместо того чтобы воспитывать свою дочку?
А с Митей можно было разговаривать и о другом – о том, о чем она бы под страхом смерти не стала говорить с его мамой.
Однажды Лера уже с обеда выглядывала в окно – ждала, когда Митя вернется из Консерватории. И, увидев, что он появился наконец в арке и идет по двору, – едва отсчитала полчаса, чтобы побежать к Гладышевым. Ей надо было поговорить с ним как можно скорее.
Ей было тринадцать лет, впечатления захлестывали ее, и то, что она хотела спросить у него, – надо было спросить немедленно.