– Ну, Оля, теперь даже я замерз! – сказал он наконец. – Давай-ка согреемся немного, да и перекусить пора.
Они побежали к машине. Теперь уже Оля бежала впереди, и Гринев видел, как быстро мелькают ее белые валенки, специально надетые на рыбалку.
В машине стоял ясный голубоватый полусвет – из-за сугробов. Гринев завел мотор, достал из бардачка плоскую металлическую фляжку с коньяком. Он забыл взять ее с собою к лунке и очень по этому поводу переживал.
– Дотянись-ка, Оля, там бутерброды возле заднего стекла лежат в пакете, – попросил он.
– А я тоже взяла поесть, – сказала она, разматывая платок. – Я же как раз от мамы всего привезла, что вы любите!
– Откуда ты знаешь, что я это люблю? – удивился Юра.
Оля развернула у себя на коленях плотную бумагу и уже раскладывала на ней пакетики с корейскими блюдами: и такими, какие он часто покупал на рынке, и совсем ему незнакомыми – по-особому приготовленная рыба, что ли… Запахло острыми приправами, и Юра почувствовал, как у него потекли слюнки.
– Вы же сами говорили – помните, на пикнике? – ответила Оля.
Он уже и забыл, что говорил два месяца назад на пикнике, а она, выходит, запомнила.
– Ну, за хороший день, Оленька. – Юра поднял фляжку, отхлебнул коньяк. – Твое здоровье!
– За ваше здоровье, Юрий Валентинович, – тихо произнесла она. – Дайте мне тоже выпить.
– Ты же не пьешь как будто? – удивился он.
– Ну и что? А за вас выпью.
Юра протянул ей фляжку, Оля отпила неумело, слезы тут же выступили у нее на глазах, и она засмеялась, замахала рукой.
Он отхлебывал коньяк, смотрел, как она утирает слезы, как разворачивает очередной пакетик, придвигает к нему… Потом поставил фляжку между магнитофонными кассетами, в обе ладони взял Олино лицо, заставил ее поднять голову и наклонился к ее губам.
«Зачем я это делаю?» – мелькнуло у него в голове.
Но тут же он почувствовал губами ее губы – и все мысли забылись сами собою.
Чувствовалось, что она совсем не умеет целоваться, и пахнущий коньяком рот был по-детски закрыт. Но вместе с тем он мгновенно ощутил другое: неудержимый, к нему стремящийся порыв, в котором не было ни девической скованности, ни смущения – ничего внешнего, зависящего от умения или опыта. Что-то жаркое, первоначальное билось внутри у этой девочки – и Юра почувствовал, что в глазах у него темнеет от этого глубокого жара.
Он не мог оторваться от ее губ, даже когда задохнулся от долгого поцелуя. Оля тоже не пыталась высвободиться; кажется, она не попыталась бы этого сделать, даже если бы дыхание у нее остановилось навсегда, перекрытое его губами.