Она произнесла эту тираду жестко и внятно, без малейшего волнения, глядя Матвею прямо в глаза своими ярко-серыми – или это были удачно подобранные линзы? – глазами. Ему даже нравилась такая манера общения, вернее, он хорошо ее знал и умел на нее отвечать. И, конечно, ответил бы, что думает о ее современных навыках. Цену им он знал тоже и на собственном опыте убедился, как невысока эта цена, когда ты не адаптируешься в социуме сделанных по одному незамысловатому лекалу людей, а стоишь лицом к лицу с жизнью и должен на прямой жизненный вызов ответить.
Но этот ее вопрос о женщинах и любви... От него Матвей опешил. Сокологорская все правильно поняла про него: он в самом деле перелюбил множество женщин и в самом деле ни разу не вкладывал в это слово тот смысл, который вкладывался в него всеми романами русской литературы. И какое право он имел требовать, чтобы она не засоряла детям головы примитивной дешевкой, если в своей обычной жизни подобной же дешевкой умело пользовался?
– Я не собираюсь учить вас, как преподавать литературу, – чуть поспешнее, чем надо, сказал он. – И не сомневаюсь в ваших педагогических навыках.
– Мерси, Матвей Сергеевич, – иронично ответила Сокологорская. – И как это вас, перспективного молодого человека, занесло в сферу деятельности старых дев и разведенок?
На этот вопрос Матвей предпочел не отвечать. Да он и не знал ответа.
Единственное, что несколько успокаивало: он заметил, что его мнение об учителях и школьной жизни чаще всего совпадает с мнением детей. Уроки Сокологорской не нравились им точно так же, как ему, несмотря на всю адаптированность этих уроков к современной жизни. И отменить историю искусств дети не просили, хотя именно в этом попыталась его убедить Елизавета Адамовна, когда он поинтересовался, почему этот предмет значится в расписании, но не существует в реальности.
– Ученики отказывались его посещать, – невозмутимо объяснила завуч. – Хотя преподавать был приглашен крупнейший в данной области специалист. Они заявили, что им скучно.
– Скучно на уроке или скучен предмет? – уточнил Матвей.
– Не думаю, что должна разбираться в таких тонкостях.
Матвей как раз таки думал, что никакой особой тонкости здесь нет, и догадывался, каким был бы ответ на этот вопрос, если бы он задал его ученикам. Ему трудно было представить, что десятилетнему Саше Трофимову, который мог одним росчерком карандаша нарисовать вьюгу, была бы скучна история искусств. Просто Саша в отличие от Матвея понятия не имел, что это такое. Он был почти сиротой: отец-алкоголик сел на много лет за убийство матери, а Сашу привезла в Зяблики сердобольная детдомовская воспитательница, заметившая его способности к рисованию. Так что дело было, скорее всего, в крупнейшем специалисте, который эту самую историю преподавал...