Сначала ему показалось, что она похожа на Никитку. Доверчивость уж точно была такая же и такая же готовность к счастью. Но потом, когда он разглядел ее не урывками, в водительском зеркальце, а получше, в отблесках каминного огня, то сразу понял, что и доверчивость, и готовность к счастью – это все-таки не главное в ней и не это к ней притягивает.
Главным было то выражение – или даже не выражение, а что-то более глубокое, он просто не знал, как это назвать! – которое стояло у нее в глазах так, как будто в них были зажжены свечки. Он и в первую, совсем короткую с ней встречу, когда она пыталась показывать карточные фокусы, заметил это необычное, не связанное с внешним освещением сиянье ее глаз. А теперь оно потрясло его совершенно.
Она смотрела на него с таким вниманием, с каким никто никогда на него не смотрел, и, как Матвей с изумлением понял, смотрела даже не на него, а прямо ему в душу. Но при этом в ее пристальном внимании не было ни капли желания покопаться в его душе и извлечь из нее пользу для себя, а было то, что вызывало в его душе какой-то очень сильный всплеск, делало ее ясной для него самого. Все, что даже наедине с собою, не говоря уже об общении с другими, было для него смутным и тревожным, становилось понятным во взгляде ее сияющих глаз. Да и не только глаз – когда она пропела простую песенку про весенний колокольчик, Матвею захотелось смеяться от сознания простоты и правильности жизни, своих сил, своего настоящего и будущего. Было в ее голосе что-то такое, что убеждало в этом непреложно.
И когда она вдруг бросилась бежать от него – он даже не понял, почему это произошло, что он сказал не так, – у него было такое чувство, как будто на улице разом выключили весь свет и он остался в кромешной темноте и кромешном же одиночестве.
В таком смятенном состоянии он и приехал к родительскому дому на Малой Дмитровке.
– Матюшка? – удивилась мама, когда он неслышно вошел из прихожей в гостиную, где она читала, с ногами забравшись на изогнутую колбасой козетку. Эта бессмысленная штука стояла в ермоловской квартире всегда, и потому никто даже не думал от нее избавиться, несмотря на ее явное неудобство. – Ты же сказал, в Зяблики сегодня на ночь поедешь. Случилось что-нибудь?
Персонального водителя, как для прежней директрисы, для Матвея нанимать не пришлось. Он сам водил синюю школьную «Тойоту», купленную для директора еще при Лесновском, и приезжал в Зяблики по своему личному расписанию.
– Ничего, ма. То есть да, случилось. Все бумаги по школе мне подписали.
– Умница! – обрадовалась мама и тут же засмеялась: – Костюм теперь снимешь, в джинсах своих обожаемых будешь ходить. Жалко, между прочим. Тебе костюм идет, ты в нем до невозможности элегантный.