Матвей приехал мрачнее тучи. Антонина Константиновна сразу это заметила, этого невозможно было не заметить, даже глядя на него совсем посторонними глазами, а она ведь не такими глазами смотрела... Он был зол, беспомощен, растерян, тревожен, подавлен – все одновременно. Она и сама растерялась, когда это увидела, потому что вдруг поняла, что видит его таким впервые. До сих пор он всегда был с нею только весел и ласков, как может быть ласков совсем взрослый мужчина с родной ему женщиной, которую он опекает незаметно, потому что не хочет, чтобы она воспринимала его опеку как признак ее старости.
– Трудно тебе работается? – осторожно спросила Антонина Константиновна, глядя, как он надкусывает пирог и, не доев, кладет на тарелку.
– Нет. Не трудно. – Матвей смотрел в одну точку, и непонятно было, как он вообще расслышал ее вопрос; ответил он на него с тем же равнодушием, с каким отложил пирог. – Конечно, бывает и трудно, но в целом терпимо.
– Тебе разве эту работу терпеть приходится? – растерянно спросила она.
Анюта рассказывала ей о его новой работе, точнее, о его отношении к этой новой работе, совсем другое. Да он и сам в прошлый свой приезд горел воодушевлением.
– Нет. Мне она нравится.
– Матюшка, что с тобой? – Она произнесла это с трудом: у нее перехватило горло. – Ну скажи, что с тобой случилось?
Сильное волнение в ее голосе он все-таки расслышал. Какая-то живая волна прошла по его лицу, дрогнул тоненький светлый шрам на виске.
– Не переживай, Антоша, – сказал он. – Ничего со мной не случилось. – И неожиданно, с той же глухой интонацией, добавил: – Влюбился я, на свою голову, вот и все. Знал же, что не надо мне это... Ну и получил по полной.
– Но... в кого?
«В кого ему надо было влюбиться, чтобы... вот так?!» – подумала она.
– В Марусю Климову.
Если бы он сообщил, что влюбился в пятидесятилетнюю многодетную мать и собирается на ней жениться, она восприняла бы это гораздо более спокойно. Но то, что он сказал, прозвучало как гром в новогоднюю ночь.
– Как?.. – с трудом выговорила Антонина Константиновна.
– Видишь, даже ты удивилась, – усмехнулся Матвей. – Вот и я... слегка оторопел. Сколько у нас народу в столице проживает? Чтоб среди таких широких масс встретить именно ее, сильно надо было постараться.
– Кому? – тихо сказала Антонина Константиновна.
– Что – кому? – не понял он.
– Кому надо было постараться?
– Не знаю.
В его глазах промелькнула растерянность.
– Тогда чему ты удивляешься?
Она смотрела в его глаза, совсем папины – не Сережины, а ее папы. Она только и помнила о папиной внешности, что вот эти лихие зеленые глаза, хотя вообще-то никогда ведь не видела, чтобы они были у него лихими, только на одной фотографии, на которой он был снят молодым и которую сама она увидела уже в старости. В жизни же, она помнила, глаза у него были усталые, суровые и с глубоко скрытым, совсем ей тогда непонятным горем.