Итало-француженка Жасмин знала, чего хотела. Уже через десять минут она втащила Леона в холл какого-то старинного заведения. От деревянной стойки мгновенно отделился гардеробщик. Жасмин небрежно сбросила ему свое пальто, и Леон чуть не задохнулся, глядя на ее фигуру. Девушка вовсе не была полной, как ему показалось вначале: не-ет, но как же щедро одарила ее природа! Макрицкий скользнул глазами по ее высокой груди, обтянутым синей шерстью платья бедрам, задержался на чудном, невероятном изгибе ее икр и поспешил отвернуться, расстегивая пояс. Леон немного замешкался, снимая шинель: сабля сверкнула в ярком свете древних хрустальных люстр – появившийся метрдотель опасливо покосился на позолоченную гарду и почтительнейше ввел их в зал.
Здесь царил интимный полумрак. На столиках мягко светились лампы с матерчатыми абажурами, под потолком плавала едва слышная легкая музыка. С первого же взгляда Леон понял, что Жасмин привела его в тихое, весьма респектабельное заведение, и мысленно поблагодарил ее за это. Наверное, сказал он себе, у этой красотки есть вкус. Больше всего ему не хотелось оказаться сейчас в каком-нибудь шумном дансинге. Леон осторожно поправил галстук – тот был увы, не совсем форменным: на вид полностью уставной, но, однако же, от младшего Воронина. И стоил он как три месячных оклада среднего европейского капитана.
– Что ты будешь есть? – спросила Жасмин, откладывая меню.
– Фруктовый салат с медом, – ответил он. – И коньяк.
– Коньяку, я надеюсь, бутылку?
Леон поднял на нее удивленные глаза.
– Послушай, ты, часом, не служишь в этом кабаке зазывалой?
– Я заплачу, – с неожиданной гордостью вскинулась девушка, – все-таки не каждый день я пью с настоящими героями.
– Ну уж, нет, – Леон с трудом удержался от смеха, – офицер не может допустить, чтобы за него платили в ресторане. Тем более, когда речь идет о такой прелестной женщине.
С каждой минутой она нравилась ему все больше и больше. Леон считал, что умеет разбираться в людях: в больших смеющихся глазах Жасмин ему чудилась какая-то искренность, прямодушие – качества, давно утерянные женщинами западной цивилизации. На родине Леона прямота и отсутствие дешевого кокетства весьма ценились в молодых девушках. Именно поэтому его соотечественники почти никогда не женились на чужачках. Славянский мир, не слишком тронутый феминизмом, славился своей патриархальностью и твердостью устоев.
– Как тебе нравится Нью-Йорк? – спросила Жасмин, когда официант закончил расставлять на столе их заказ и удалился восвояси.
– Нью-Йорк? А что здесь может нравиться? – удивился Леон.