-- Какой тут отдых, -- растирая ладонями лицо, сказал он и грузно опустился на табуретку.
-- Вот опять из милиции, -- виновато посмотрев на мужа, сказала Костырева и уткнулась в передник.
-- Теперь мы к милиции привязаны. Нюни распускать ни к чему. Раньше жалеть надо было.
-- Разве я не жалела?
-- Не с той стороны, видно, жалела, -- глядя себе под ноги, хмуро проговорил Костырев и, не поднимая головы, спросил, адресуя вопрос Антону:
-- Словили уже воров? -- Получив отрицательный ответ, удивился. -- Что так долго не можете словить? Третий день пошел... Ну, ничего, словите.
Антон высказал предположение, что, может статься, Федор не имеет никакого отношения к преступлению, но Костырев, в отличие от матери, не стал защищать сына. "Как не имеет! Заодно он с Пашкой. Если Мохов был в магазине, значит, и наш там. Костыревы за чужие спины никогда не прятались. Словите паршивца, дайте на всю катушку. Пусть поймет! Опозорил перед миром. Мать тут расплакалась, с пути сбили, видишь ли, ее сыночка... Порядочного человека никто с пути не собьет. А уж коли сбился, то не человек это, а дерьмо самое настоящее".
-- Но ведь Федор уехал из райцентра в пятницу, а магазин обворовали в ночь с субботы на воскресенье, -- попробовал еще защитить Антон.
-- Верно, в пятницу, верно, -- обрадованно подхватила Костырева, но муж оборвал ее:
-- Ты провожала? Нет. И я не провожал. Никуда он в тот день мог и не уехать. Для отвода глаз унес из дома чемодан.
Костырев помолчал и, словно между прочим, сказал:
-- Говорят, Гогу-Самолета в магазине мертвого нашли.
Антон промолчал.
-- Паршивцы не должны бы его прикончить... -- Костырев кашлянул, подумал. -- Пашка Мохов -- трус, а наш на убийство ни за какие пряники не пойдет. В этом ручаюсь.
Слушая, Антон посматривал в окно. На противоположной стороне улицы, у остановившихся рядом с конторой "Сельхозтехники" автомашин, разговаривая, курили шоферы. За конторой виднелся обворованный магазин. Над его крышей безмятежно кувыркались в высоком небе пестрые голуби.
Выяснив, что в последние дни никакие друзья и знакомые, кроме Павла Мохова, к Федору не заходили, Антон поднялся. Костырева вышла проводить. Дойдя до калитки, торопливо заговорила:
-- Не слушайте нашего отца. Суровый он. Намедни со Светой поругался из-за Феди. Последнее время она долго у нас не была, экзамены за институт сдавала. А вчера -- как снег на голову. Письмо какое-то получила. Тревожная, нервничает. Не поздоровалась даже -- и сразу. "Где Федя?" Сказали мы про кепку, не стали скрытничать. Аж вся побледнела, говорит, догадывается, откуда ветер дует, и сразу собралась уезжать. Пообещала всех дружков на чистую воду вывести. А понадобится, на суде в защиту Феди выступит, никого не побоится. Тут отец и напустился. Дескать, Федя не заслуживает того, чтоб его защищать, -- Костырева вытерла слезы. -- Вы уж, ради бога, поговорите со Светой. Света может рассказать, чего мы с отцом ни сном, ни духом не знаем.