Потом справа показалась избушка, блеснули застекленные окошки. Бестужев спросил:
– А с этим строением, надо полагать, тоже местные легенды связаны? Там, часом, не бродит призрак очередного трагического персонажа сибирской истории?
Таня обернулась к нему, протянула с укором:
– Ох уж эти городские материалисты… Кто же о таких вещах говорит ночью посреди тайги? Смотрите, накличете… Нет там никаких… этих самых, обыкновенное охотничье зимовье, я сама там иногда ночевала. Впрочем, кто знает… Всякое болтают…
– А вам не бывает здесь скучно? – спросил Бестужев, столь же старательно, по ее примеру, приглушая голос.
– Почему бы вдруг? – удивилась она. – Это в городе невыносимо скучно – все по линеечке и ранжиру, в вашем Питере и вовсе скука смертная, камень бессмысленный давит… Памятник Петру зеленый, как утопленник… ох, я и сама начала поминать…
– Но уж этим-то, о которых вы… им-то откуда взяться посреди безводного леса?
– Плохо вы их знаете, – серьезно сказала Таня. – Осторожно, под ноги поглядывайте, тут корней много…
Сосны опять придвинулись, стиснули тропинку. Мягкие тени, образованные переплетением серебряного лунного света и темных ветвей, колыхались, переливались, скользили, и не стоило к ним присматриваться очень уж пристально, иначе начинала чудиться всякая глупость, живая и осмысленная, не исключено даже, злокозненная. «Хорош, нечего сказать, господин ротмистр, – подумал Бестужев, – потащился за взбалмошной девицей в чащобу, шаманку смотреть, видел бы генерал Герасимов…»
Таня приостановилась, поманила его, произнесла шепотом:
– Вот, пришли… Сейчас и будет место…
Только теперь Бестужев заметил, что тропинка давно куда-то пропала, не видно ее, как ни вглядывайся. Таня двинулась вперед медленно, сторожко, и он последовал за девушкой. Остановился у нее за спиной, когда остановилась она.
Посреди поляны на четырех высоких столбах со снятой корой лежала большая колода, прикрытая сверху широкими кусками бересты, завернувшимися на концах. Из колоды, из щели, свисал неподвижно длинный черный жгут.
Касаясь спиной его груди, чуть повернув голову, Таня прошептала:
– Косу видите? Ее коса… Тихо…
Они замерли. Тени среди ближайших сосен колыхались уже вполне осмысленно. Береста, которой просто-таки полагалось быть тяжелой, колыхалась, как клочок материи на ветру, хотя ветерка не было ни малейшего.
Таня уже крепко прижималась к нему, вряд ли сознавая это. В тайге резко, скрипуче взлетали ночные крики. От напряжения ломило глаза, высоко над поляной стояла луна – и все равно нельзя было отделаться от ощущения, что береста колышется то ли от дыхания, то ли от шевеления лежащего под ней существа.