Ясно было, что застрять здесь придется надолго: действо только началось, а краткостью шумковские шоу никогда и не отличались. От нечего делать она лениво разглядывала сцену.
Сцена была декорирована пихтовыми ветвями, аж тремя огромными бело-зелеными штандартами, а также портретом адмирала Колчака – поясным, но выше человеческого роста. Не подлежало сомнению, что неизвестный художник священнодействовал изо всех своих творческих сил, но муза в тот момент определенно порхала где-то в трагическом отдалении, и потому физиономия таежного адмирала вышла вовсе уж щучьей, а застывший взор (чего вряд ли хотели шумковцы) поневоле выдавал страшную тайну насчет патологического пристрастия к кокаину. Лучше всего получились погоны с черными адмиральскими орлами и два креста на шее и груди – впрочем, орленые пуговицы тоже были неплохи.
В серединке почетного президиума восседал, конечно же, сам доцент Шумков, сияя золотом погон и младенчески незамутненным взором. Слева и справа располагались осанистые сподвижники, числом семеро, среди коих каким-то образом затесалась совсем юная красоточка в гимнастерке. «А это уже что-то новое, – подумала Даша, – раньше он своих лялек в президиум не сажал – значит, полным и законченным вождем себя нынче чувствует…»
Очередной оратор – с физиономией лектора обкома КПСС – красочно живописал, как в царские времена сибиряки делали масла столько, что смазывали им тележные оси. Правда, судя по общим и туманным фразам, сам процесс приготовления масла он представлял себе крайне смутно, но упор делал не на этом, а на злокозненности масона Ломоносова, еще в екатерининские времена разработавшего программу сионистской колонизации Сибири. Насчет Михайлы Васильевича в связи с мировым сионизмом – это было что-то новенькое. Правда, сама идея совращения германскими масонами бесхитростного русского студента выглядела в изложении оратора чрезвычайно красочно и зловеще, изложенная с уверенностью очевидца. Хлопали ему завзято.
Потом на трибуну, путаясь ногами в длиннющей шашке, вылез невысокий колобок с роскошной бородищей, напомнивший Даше профессора Челленджера с виденной в детстве цветной иллюстрации. Представленный как доцент Буромецкий и «наш верный сторонник», колобок заговорил яро и темпераментнейше, глотая слова и помогая себе размашистыми жестами. Даша добросовестно попыталась вникнуть. Доцент вдохновенно излагал тезисы новой науки антропоэкософии, совершенно загадочной и непонятной, перемешивая это с апокалипсическими пророчествами об открывшейся над Шантарском космической дыре, из которой хлещет некая «моновиталистская энергия». Понемногу Даша даже начала понимать, в чем тут дело. Если отвлечься от мудреных терминов, очень похоже, изобретенных самим колобком, все сводилось к простой истине: ежели сибирское человечество будет и далее топить себя в лености и пороке, то вскоре же вымрет, а если возьмется за ум и засучит рукава, то, вполне возможно, еще и побарахтается. И даже, быть может, заткнет космическую дыру. Антропоэкософской пробкой.