В тридцать седьмом шустрого деятеля расстреляли то ли за троцкизм, то ли за постельную связь с супругой Ежова, но его версия гибели Ентальцева в историографии осталась. Сам Иосиф Виссарионович, задумчиво попыхтев гнутой трубочкой, сказал Берии: «Брэхня, конэчно – но агитационно. Издать массовым тиражом… – И, неподражаемо усмехнувшись в знакомые всему человечеству усы, изрек: – Жэнщина и политика – две вэщи несовмэстные, верно, Лаврэнтий?»
Лаврентий, конечно, поддакнул – попробуй тут не поддакни, – ханжески воздев при этом очи горе, взял высочайше одобренную рукопись под мышку и уехал щупать балерин. Прошли годы, Лаврентию Палычу всадили автоматную очередь в спину в собственном доме молодчики маршала Жукова, Сталина выселили из Мавзолея, а там и отменили развитой социализм, но в серьезных книгах по истории России до сих пор поминался бесстрашный заговорщик Ентальцев и его татарские сподвижники, преданные идеям европейского парламентаризма (бывший любимец обкома КПСС, а ныне ярый демократ, писатель Равиль Солнышкин даже накропал толстенный роман об этом мифическом восстании)…
– Слышь, хозяин…
Родион неохотно повернул голову. Шантарская погода, как всегда здесь бывало весной, выкидывала самые причудливые фортели – в течение добрых пары месяцев температура металась от немалых минусов к немалым плюсам. Сейчас как раз грянуло плюс пятнадцать, снег в центре быстренько стаял, мужчины без сожаления расстались с головными уборами и пуховиками, а прекрасный пол облачился в мини, и стройных ножек на улицах мелькало столько, что кавказские гости страдали хроническим косоглазием, а телефоны эскорт-контор раскалялись докрасна – словом, выполняя заветы Брынцалова, народец решительно отошел от политики, и даже газетная статейка, шумно обвинявшая классика Мустафьева в том, что он стучал особисту на сослуживцев по обозной команде, прошла почти незамеченной…
Родион и сам, забросив свитер в шкаф, надел джинсовый костюм с тонкой рубашечкой. А вот подсевший к нему субъект, хоть и выбритый более-менее прилично и пахнувший перегаром, в общем, в плепорцию, истекал потом в тяжелом суконном костюме и массивных ботинках. Как коренной шантарец, Родион моментально определил в нем бича – надо полагать, с расположенного неподалеку Центрального рынка. И с большим знанием дела ехидно поинтересовался:
– Корочки академика в поезде увели или десять баксов не хватает на билет до родного Роттердама?
Бич, которому обижаться не полагалось, сделал философскую рожу, но вместо увлекательного рассказа о своих невероятных невзгодах тихо предложил: