Обходилось пока. Кто протягивал бумажник с таким видом, словно только и ждал подходящего случая с ним, клятым, расстаться, кто медлил, еще не осознав в полной мере, что Стамбул накрылся, но движимый естественной человеческой жадностью, но протестующих хотя бы словесно не нашлось, один за другим несостоявшиеся «челноки» протягивали разномастные бумажники, кошельки и прочие портмонетки, объединенные одним немаловажным качеством – толщиной, пухлостью. И, как заводные куклы, вскидывали руки к голове, сцепляя пальцы на затылках.
Ага! Шевеление, сердитый возглас – взлетевшая вверх Сонина рука, отпустившая полновесный удар рукояткой револьвера. Кто-то скрючивается с криком боли, а следующий, силясь спешно умилостивить налетчицу, сует ей бумажник чуть ли не в лицо…
Родион перевел взгляд, уловив странное движение у себя под носом – это спутница толстяка стаскивала через голову массивную золотую цепочку, не отводя застывшего взгляда от черневшего в опасной близости дула пистолета. Родиону стало ее жаль, и он бросил:
– Оставь себе… – но сумочку у нее забрал и, вытряхнув оттуда пачку сложенных пополам купюр, вернул владелице. Толстяк его не беспокоил – сидел с руками на затылке, мало того, старательно зажмурился, должно быть, вспомнив избитую истину: никакая пачка разноцветных бумажек не стоит человеческой жизни…
Поторапливать уже не приходилось – сюрреалистический конвейер, оказавшись однажды запущенным, самостоятельно работал на полную мощность. Временами Родион бросал быстрый взгляд на дорогу – никого…
Сонины движения уже стали отработанно четкими – ни одного лишнего. Бросает очередной бумажник в сумку, легоньким взмахом револьвера заставляет положить руки на затылок, делает шаг вперед, но все равно ее движения представляются удручающе медленными, словно в кошмарном сне…
Родиону вдруг захотелось, чтобы его сейчас видела Лика. Вообще-то, насквозь идиотское побуждение, самое нелепое, какое в этот миг можно испытать, но оно не проходило, мешаясь с приятным осознанием своего превосходства в растекавшийся по жилочкам огненный коктейль. «Какая жизнь! – подумал он отрешенно. – Нет, какая жизнь!» И, спохватившись, постарался придать себе самый грозный вид: показалось на секунду, что лицо стало расплываться в блаженно-идиотской улыбке. Он был на седьмом небе – сражался за свое будущее, лепил его собственными руками, ни перед кем не унижаясь, ни от кого не завися… Исполнился безмерного уважения к себе – смелому рыцарю, господствовавшему над трусливой, потеющей от страха толпой. Зрение и слух обострились, он видел со своего места взмокший лоб крепенькой бабенки через пять рядов от него, слышал чей-то панический шепот: