Он изучает наше поведение, глубину нашей деградации – белый идол, преисполненный чувства собственного превосходства. Хотя о каком поведении может идти речь в этой клетке? Вполне вероятно, что маньяк окажется примерным заключенным, а нормальный человек перегрызет себе вены от безысходности. Не каждый из нас Боэций, и не каждому дадут написать «Утешение философией». У нас бы тебе отбили почки, Боэций, и всякую охоту философствовать.
* * *
Одиночество сводит с ума быстрее, чем что-либо другое. Вы не знали? Одиночество опустошает, от него воют на луну, оно убивает способность радоваться простым вещам и замечать страшные перемены. Когда-то я знал одинокую женщину – она была некрасива, и никто не хотел даже спать с нею. Я, кстати, тоже. По ее словам, ей снилось кое-что. «Кое-что» было почти приятным. Она пила успокоительное, но это не помогало. В конце концов сны довели ее до ненамыленной веревки.
Одиночество среди людей, в обществе которых я вынужден постоянно находиться против своей воли, еще хуже, потому что такое положение противоестественно. Оно разрушает последнее, что у меня осталось – хрупкие стенки моей личности. В городах это происходит сплошь и рядом, поэтому вокруг столько алкоголиков и психопатов, столько эксгибиционизма, столько обнаженной агрессии, столько распадающейся человеческой ткани. Пауки, посаженные в банку, начинают поедать друг друга…
Опять я не о том. Нельзя разбрасываться, иначе не хватит ни времени, ни бумаги. Буду описывать только реальное. То, что нельзя изменить. Все непоправимое и неотвратимое. Но я не могу изменить самого себя – значит, я реален? – и не могу изменить свои мысли – значит, они тоже реальны? О если бы самые черные из моих мыслей превратились в червей, змей, белых бультерьеров (черт, откуда эта блажь?!) – это была бы маленькая армия генералиссимуса Макса, и эта армия проложила бы мне дорогу к свободе!..
* * *
Сенбернар появился в палате со свитой из двух жлобов, немного попыхтел, приказал Шуре зачем-то открыть рот, едва скользнул по мне взглядом, указующим перстом обозначил очередную жертву и увел с собой Карлушу. На спецобработку. Не знаю точно, что это такое, но после процедуры каждый из «менструаторщиков» становится очень тихим. Примерно на неделю. По-моему, кто-то все же передает им наркоту…
Мои догадки лучше держать при себе. Тем более что скоро меня поведут на воскресную прогулку. «Прогулка» – это одно только название и вместе с тем особо изощренное издевательство. Гуляю я по глухому бетонному коридору длиной никак не меньше двухсот метров. Не знаю, куда он ведет, должно быть, прямиком в ад. Дежурному доберу даже лень за мной следить, и он оставляет меня здесь одного на час.