– Завтра утром поедем в Фамагусту, – ответил я, поднимая с палубы автомат и оттягивая затвор. – Шматько должен вывести нас на братков. – Я снял ствольную крышку, вытащил пружину с налипшим к ней песком, затем газовый поршень. – Тряпку подай, пожалуйста!.. Думаю, что драка будет серьезной, но это наш единственный шанс… О-па! А магазин-то легкий! Тут патронов, наверное, штук пять осталось, не больше.
Лора ни автоматом, ни патронами не интересовалась. Она лежала неподвижно, скрывая глаза за черными очками. Я насухо протирал детали, поглядывая на девушку. Если бы каждый человек в обязательном порядке вел дневник, мечтал я, то в первую очередь я выкрал бы его у этой милой американки…
Я поймал себя на том, что невольно любуюсь ею и испытываю желание лечь на палубу рядом, завести ее руки ей за голову и поцеловать голые незагорелые подмышки. Но вместо того чтобы сделать это, я тихо опустил автомат на палубу и притянул к себе тетрадь Челеша.
«…Работа адская, но меня греет надежда, что я вытащу еще несколько пластин. Я сожрал воздух из шести баллонов, превратил в крошку известковую плиту размером с подиум для манекенщиц, но нашел только окаменевшую доску с бронзовой нашлепкой…»
«…Эмина считает, что я занимаюсь ерундой, и называет меня „crank“, что можно перевести и как „чудак“, и как „коленвал“, а я, чтобы не портить себе настроения, не уточняю, в каком смысле она называет меня „crank“. И все же ей не удается скрыть свой интерес к пластинам. „Ты что, оставляешь их у себя в номере? – проговорилась как-то. – А не боишься, что уборщица найдет?“ Я ей ответил: „Нет, не боюсь, потому что пластины прячет Витька, а туда, где он их прячет, никакой взрослый не пролезет“. Хорошо, что сын сам еще толком не понимает, что делает. Для него это всего лишь забавная игра…»
«…Согласен: лучшее средство хорошо начать день – придумать, какую радость я могу доставить хотя бы одному человеку. Альтернативы уже нет, этот человек – мой сын. Без Эмины я чувствую себя так, словно снял с себя тесные ботинки, натершие мне ноги до кровавых мозолей. Я лежу в постели с ангиной – пересидел в холодной воде. Эмина уехала вчера в Кирению вместе с сотнями курортников, которые испугались турецкой оккупации. Все говорят о войне. Я не верю…»
Это была последняя запись. Я кинул тетрадь на палубу. Лора не спала. Не поворачивая головы, она безразличным голосом спросила:
– Интересно?
– Они расстались девятнадцатого июля, – ответил я. – Эмина уехала из Фамагусты, и последний день своей жизни Марат посвятил сыну.
Не случайно мадам интересовалась этрусскими пластинами, думал я, стягивая с себя гидрокостюм. Аналог она увидела в римском музее и вспомнила о подводных поисках своего «крэнка». Вспомнила и поняла, что Марат не успел вывезти пластины из Фамагусты, потому что погиб на следующий день после их расставания. И она, решительная женщина, ринулась окучивать повзрослевшего Виктора, надеясь хитростью вытянуть из него фотоснимки и по ним вычислить номер, в котором «крэнк» жил двадцать пять лет назад и где до сих пор пылится бесценное сокровище…