Ворохтин еще раз, но уже без всякой надежды, попытался связаться с Бревиным. «Неужели он сгорел заживо? А может быть, увидел надвигающийся пожар и кинулся в воду? Намочил радиостанцию и потому не отвечает…»
Он едва успел сбросить скорость и круто повернул в сторону, иначе бы неминуемо врезался во вторую лодку, которая покачивалась на волнах в нескольких метрах от берега. Все ее пассажиры, забыв на время про Ворохтина, молча смотрели на жуткое и в то же время притягательное зрелище. Пожар пожирал последние уцелевшие ели и сосны на дальней стороне острова, лес трещал и стонал, словно в агонии мучилось могучее живое существо. Некогда живописная полянка на краю обрыва, где была установлена камера, превратилось в мрачное, дымящееся пепелище, окруженное обугленными стволами. На одном из них все еще висели почерневшие детали камеры, расплавленные и деформированные от жары. Казалось, что час назад на это место высадилось жестокое, дикое войско. Уничтожая все, что оказывалось на его пути, оно прокатилось через весь лес, оставив за собой мертвую пустыню.
От острова, как от мартеновской печи, тянуло нестерпимым жаром, и потому Саркисян со своей командой не подплывал к нему ближе. Оператор, стоя на коленях, снимал мрачную панораму. Милиционеры, сняв фуражки, смачивали в забортной воде платки и прижимали их к своим разгоряченным лбам. Головешки, плавающие вокруг, методично постукивали о борт лодки, и этот перестук был не менее страшен, чем треск деревьев, лопающихся от жара.
– Тут уж ничего живого не осталось, – произнес Саркисян и стянул с головы кепку. – Сгорел, как картонная фабрика…
– Нарушение правил безопасности при разжигании костров, – констатировал Зубов, протирая мокрым платком шею.
– У меня хранятся расписки всех участников «Робинзонады»! – немного волнуясь, заверил Саркисян. – Всю ответственность за свою жизнь и здоровье они взяли на себя! Так что моей вины здесь нет!
– Да при чем здесь вы, Арам Иванович! – махнул рукой Зубов.
Ворохтин прибавил газу. Его лодка на малом ходу приблизилась к берегу и ткнулась в песок, густо присыпанный пеплом.
– Пожалей себя и свои красивые волосы, голубчик! – крикнул Саркисян, брызгая на свою лысину водичкой. – Ничего ты там уже не найдешь и никого не спасешь.
– Что делает! – покачал головой Чекота, глядя через видоискатель на Ворохтина, который спрыгнул с лодки в воду, вынул из кармана радиостанцию, чтоб не намочить, и прямо в одежде окунулся с головой.
– Ты снимай, снимай, – вздохнув, сказал Саркисян оператору. – Какое мужество! Какая самоотверженность! И все ради того, чтобы поступить наперекор старому доброму Араму Ивановичу. Чтобы ему насолить и испортить настроение.