– Не надо брать целый кусок! – нравоучительно говорил священник Марине. – Отломи, отщипни немного… Нет-нет, забудь про нож, все надо делать руками. Хлеб – он ведь живой, сколько раз я тебе говорил!
Марина покорно отщипывала от хлебного ломтика, брала его губами и, как учил отец Агап, долго и с чувством жевала, прислушиваясь к ощущениям и внутреннему голосу.
– А еще можно посолить и положить сверху колечко лука, – продолжал отец Агап. – Вот, смотри, как я делаю… Не надо держать его, как бутерброд с красной икрой! Возьми крепко, всеми пальцами, прижми луковку! Так, теперь кусай!
Я бы непременно подавился, если бы меня так дрессировали за столом. Но Марина стоически терпела и добросовестно постигала уроки духовного потребления тленной пищи.
Столик, сервированный для молодоженов, все время попадал мне на глаза, как бельмо. Я еще верил в чудо, верил, что неожиданно откроется калитка и они, обалдевшие от моря и зноя, войдут во двор и сядут в тени зонта.
– Опаздывают? – спросил Сашка, кивая на пустой столик.
Он уставился на меня непроницаемыми стеклами очков. Мне показалось, что в его вопросе прозвучала едва уловимая ирония. Сорвать бы с него сейчас эти дурацкие очки и раздавить ногой!
– Убирай со стола.
– Они не придут?
– Нет, – сквозь зубы процедил я.
Я продолжал сидеть у стойки и тянуть апельсиновый сок. Моя воля была подавлена, я не знал, что мне делать, и чувствовал, как каждая минута бездействия все плотнее окутывает мое ближайшее будущее колючей проволокой.
Я нервно дернул головой – мысли мои были глупы, а вопросы наивны. Ну, допустим, Марина будет молчать еще день, два, три, неделю. Разве это решает проблему? Исчезновение двух людей вскоре заметят не только мои постояльцы. Могут поднять тревогу родственники…
О чем я? Разве проблема в том, сколько Марина будет молчать? Или в том, как скоро родственники поднимут тревогу? По моей вине погибли двое людей, и с этим тяжким грехом на душе, даже если меня не посадят в тюрьму, я уже не смогу спокойно жить.
Я потащил свинцовые ноги на лестницу. «Идти в милицию или не идти? – думал я. – Идти или нет?»
Я дошел до кабинета, постоял у двери, с ужасом глядя на медную табличку «ДИРЕКТОР», очень напоминающую надгробную, едва сдержался, чтобы не двинуть по ней кулаком, и вышел в коридор.
Бронзовая цифра «5» на двери злополучного профессорского номера чем-то напоминала крюк башенного крана. Присел на корточки, осмотрел замочную скважину. Дверь не выламывали, а аккуратно открыли либо ключом, либо отмычкой. В десять утра в коридоре мыла и пылесосила уборщица. В номерах она работала только по заявке клиентов и в их присутствии. Курахов ни сегодня, ни вчера уборщицу не вызывал. Около одиннадцати уборщица ушла. Профессор обнаружил, что его номер вскрыт, около часу дня. Значит, между одиннадцатью и часом дня. Именно в это время я с молодоженами и Мариной находился у берегов заповедника.