Я медленно оторвал спину от сиденья, чтобы обеспечить правой руке свободное и быстрое движение, чуть-чуть повернул голову влево. Рядом с картавым что-то звякнуло, будто он копался в сумке с гаечными ключами, и сразу же вслед за этим на мою голову обрушился страшный удар, меня ослепило вспышкой, будто перед глазами разорвался осветительный снаряд, но лишь на мгновение, и все – дорога, бегущая под колеса, водитель, похожий на робота, сопение картавого за спиной – погрузилось во мрак небытия.
Сначала всплыли звуки. Кто-то долго и монотонно говорил, будто читал лекцию, голос становился то громче, то тише, но я не мог разобрать ни одного слова, хотя звучали они отчетливо. Затем присоединились другие голоса, смешались в единый хор – женские, детские, хриплые, страшные, смеющиеся. Я не мог ничего разобрать, как ни старался, и сам стал что-то бубнить, переспрашивать, убеждать. Потом я увидел свет, надо мной качались ветки деревьев, наплывали и исчезали, как дорожные знаки, незнакомые лица. Меня качало, и казалось, что я снова в Крыму, лежу на корме «Арго», его паруса упруги от свежего ветра, форштевень режет волну, и меня несет куда-то вдаль, но у меня нет сил встать и ухватиться за румпель. Потом я услышал голос Валери. Он врезался в сознание из какого-то холодного мира, наполненного болью и дурнотой; я пытался снова вернуться на «Арго», сделал над собой усилие, но неприятные ощущения не прошли, а даже усилились, и я почувствовал, что лежу на чем-то холодном, меня трясет от озноба. «Идиот! – кричала Валери. – Мокрушник! Тебе на скотобойне работать!» Я не видел ее, перед глазами все еще стояла плотная матовая пелена, и я пытался спросить ее, за что она ругает меня, но язык не слушался, и я лишь негромко простонал. «Он запоминал дорогу, – ответил мужской голос, и я узнал картавого. – Ничего, оклемается». – «Если с ним что-нибудь случится, мы тебя кастрируем», – сказала Валери. «Испугала!»… Потом я опустился под воду, и звуки больше не тревожили меня. Стало тепло, и я кувыркался в тихом море, то опускаясь к самому дну, то поднимаясь к поверхности. И так продолжалось долго-долго, целую вечность.
А потом как-то сразу я понял, что пришел в себя. Я лежал на диване, накрытый какой-то мохнатой одеждой, в сумрачной комнате с маленькими подслеповатыми окошками. Было тихо, лишь монотонно, на одной ноте зудела жирная муха, настойчиво пытаясь пролететь через стекло. Кроме дивана, в комнате стояла печь-»буржуйка» и огромный ящик или сундук, поверх которого одна на другой громоздились подушки.