На экране замелькали серые окна гостиницы. Тот, кто снимал камерой, искал объект и, наконец, нашел, приблизил, и на экране появился я, одиноко сидящий на карнизе и в своей скорбной печали похожий на лепного амурчика.
– Семнадцатый этаж, – соврал лысый, тыча пальцем в экран. – Взобрался по стене. Часа два сидел и готовился.
– Ни к чему я не готовился, – подал я голос в защиту истины. – Просто с друзьями поспорил.
Лысый болезненно скривился и махнул на меня рукой.
– Ладно, молодой человек, мозги нам конопатить! Видали мы таких спорщиков! А потом приходится асфальт от мозгов отмывать.
Грузный продолжал смотреть на экран, а когда увидел, как я поймал веревку с крюком, засмеялся, отчего его тело закачалось, словно бурдюк с водой.
– Ты глянь, как он за жизнь цепляется! Да его с этого крюка никакой силой не оторвешь! Ты посмотри, как он за него схватился!
Я поддержал веселый оптимизм грузного:
– Еще бы! Там была такая высота, что у меня кишки вокруг желудка узлом намотались!
– Он просто испугался высоты, – вполголоса продолжал настаивать на своем лысый. – Ему нужно было время, чтобы перебороть страх и прыгнуть…
Но грузный махнул рукой и отвернулся от экрана.
– Суду все ясно, – подытожил он. – Это не наш случай.
– Я могу идти? – с облегчением спросил я, уже лелея надежду, что до темноты успею добраться до дома, по пути заглянув в продуктовый магазин. И сразу приглашу на ужин Петровича и Васильича.
Грузный помедлил с ответом, потянулся к бутылке с минеральной водой, налил в стакан, сделал глоток.
– А чего тебе торопиться? – сказал он, причмокнув мокрыми губами. – Переночуй тут, коль уж попал сюда. У нас здесь хорошо. Павлины по парку ходят. Фонтан журчит. Рай…
– К утру у меня будет еще несколько аргументов, – сказал лысый грузному, размахивая коротким пальцем.
– Ладно, ладно! – как от прилипчивой мухи отмахнулся от него грузный. – Слышал уже и про аргументы, и про интуицию… Все это мусор. Пьяные споры, юношеские подвиги, несчастные случаи. Истинный суицид всегда выстрадан, продуман до мелочей, тщательно подготовлен. Человека, морально готового наложить на себя руки, я отличу от тысячи других людей… – Он взглянул на санитаров, которые все еще стояли в дверях. – Отведите нашего героя, пусть отдыхает.
– В какую палату? – спросил кто-то из санитаров.
– Зачем в палату? Он здоровее всех нас вместе взятых. В комнату отдыха охраны его! Дайте ему на ночь элениума, чтобы крепче спал… Впрочем, обойдется обыкновенной валерьянкой… Хотя постойте! Дайте ему лучше пива.
Пока меня вели по коридору, настроение у меня быстро угасало. Ужин в компании друзей, по всей видимости, отпадал. Медики оказались необыкновенно тормозными и никак не хотели возвращать меня обществу. Досада и злость душили меня. В конце концов, даже если я действительно хотел покончить с собой, какое кому до этого дело? Моя жизнь – моя собственность, и я вправе распоряжаться ею по своему усмотрению. Почему меня держат взаперти и не отпускают на волю?