– Бандиты обыскивали Приют?
– Конечно! Перевернули все вверх дном. Искали, как Глеб понял, деньги.
– И что нашли?
– Да ничего! А что они, по-твоему, должны были найти?
Я пожал плечами, уходя от ответа. Чак внимательно посмотрел на меня.
– Мне кажется, ты знаешь намного больше, – предположил он.
– Может быть. Но я не знаю главного… Ну, ладно! – Я отставил кружку с чифирем, встал со стола и протянул Касимову руку.
– Подожди, – опустив глаза, произнес Чак, не подав мне руки, вынул из тумбочки тетрадный лист и положил на стол передо мной.
– Что это?
– Заявление об уходе из отряда.
Я вздохнул и, не прикоснувшись к листку, пошел к двери.
– Мне бы кому заявление написать?
ПЕНЕК ЗАСЫПАЛО ПО САМЫЙ ОБРЕЗ, и теперь он напоминал коричневую мишень для стрельбы из пистолета, брошенную на снег. Я провел рукой по наледи, несильно стукнул по ней кулаком и стал аккуратно очищать от ледовых пластин сугроб, словно яйцо от скорлупы. Вонзил ладонь глубоко в снег, сразу же нащупал полиэтиленовый сверток, вытащил его, отряхнул от кусочков льда и положил на колени.
Сугроб в лесу – лучший сейф. Так и лежали бы здесь двадцать тысяч баксов до самого лета, пока ручьи от тающих ледников не смыли бы купюры в Баксан, и серо-зеленые бумажки, словно сорванные ураганом листья деревьев, не поплыли бы в стремительном водовороте.
Я кинул под ноги полиэтиленовую обертку и бережно спрятал доллары в нагрудный карман. Вспомнил, как я крепко втаптывал их ногой в снег, как Бэл использовал стодолларовые купюры для разжигания примуса. Изгалялись, как могли, думая, что это поддельные баксы, хотя удивлялись тому, что купюры уж слишком смахивают на настоящие, но все равно полностью доверялись тем, кто руководил операцией. Но нашлись два клерка, двоечника, которые все запороли, спутали, подставили Бэла и Тенгиза под удар.
Я обошел вокруг корпуса, заглядывая в темные окна, в которых скользили лучи и дергались пучки света, словно разноцветные, сверкающие чешуей рыбки в аквариуме, повесил на ветку сосны, как елочную игрушку, жетон камеры хранения и вошел в вестибюль, заполненный спортивным и смуглолицым людом. Несмотря на то что вокруг было несметное количество незнакомых мне лиц, я как-то сразу заметил бронзовое и носатое, как у старого индейского вождя, лицо Эда. Мне показалось, что ответственный работник сильно постарел за те сутки, пока не виделись: под его глазами набрякли тяжелые мешки, взгляд потух, и в бесцветных глазах уже невозможно было разглядеть прежней самоуверенности и высокомерия.
Я протиснулся к Эду и сел рядом с ним на обитом искусственной кожей диване. Эд повернул лицо в мою сторону и равнодушно произнес: