– Я ничего плохого не сделала! Просто хотела тебя, Катюнечка, защитить.
Прошло некоторое время, и ситуация разрулилась сама собой. Оля теперь нежно зовет Сережкину жену «Юляша» и восклицает:
– Не всем так с невесткой повезло, как нам.
Второй напряг случился, когда Катюша, подобрав меня на дороге, привезла домой и сделала членом семьи[2]. Не прошло и недели, как Оля заявилась в гости днем, когда никого, кроме меня, дома не было, и расселась на кухне. Вернувшийся с работы Сережка, увидав ее, бесцеремонно воскликнул:
– Чего ты тут делаешь?
Белкина выключила телевизор и с укоризной ответила:
– Да вот, за прислугой гляжу! Нашли бог знает где, ни документов, ни рекомендательных писем не имеет. Еще сопрет что-то ценное и удерет. Но ты не волнуйся! Я тут на страже.
Выслушав спич, Сережка начал издавать такие гудки, что я от страха заперлась в туалете. Белкина ушла, плача и причитая:
– Ну вот! Так всегда! Я хотела лишь помочь.
Но теперь мы подружились, и Оля обожает жаловаться мне на тяжелую жизнь. Белкина странный человек, она похожа на ребенка. Сначала при виде незнакомой личности Леля настораживается и моментально обвиняет бедного человека во всех грехах. Потом, успокоившись, разбирается в ситуации и начинает дружить с тем, кого еще вчера готова была сжить со свету.
Единственные, кто не вызывает при первой встрече у нее агрессии, – это животные. Леля страстно любит собак, кошек, черепах, змей, куриц… Она не способна прихлопнуть таракана и является воинствующей адепткой партии «Зеленых». Белкина не ест мяса, не носит шубы и предпочитает обувь из искусственной кожи. Я тоже никогда не посмею обидеть животных, но способна спокойно лакомиться жареной курочкой. Наверное, во мне нет столь всеохватывающей любви ко всему живому. Нет, поймите меня правильно, если данная цыпа росла у нас во дворе и клевала с руки зернышки, мне слабо сварить из несушки суп. Но, так сказать, обезличенную особь, обитавшую на птицефабрике, я преспокойно засуну в кастрюлю. Наверное, это плохо, следует быть добрее, но ведь и кушать очень хочется.
Взлетев на наш этаж, я обнаружила зареванную Лелю, прижимавшую к груди банку с черепашками.
– Моя жизнь закончилась, – торжественно возвестила она, – все!
Я покосилась на ее выступающий под тонким плащом живот, открыла дверь и велела:
– Мой руки и иди на кухню!
Белкина пошлепала по коридору. Я ощутила укол жалости. Леля маленького роста, она даже ниже меня, а веса у Ольги до недавнего времени не имелось совсем. Это сейчас, в связи с беременностью, она стала похожа на шарик, но только сбоку. Сзади Белкина глядится, как всегда, крохотной и тощей. А еще мои домашние тапки ей велики, и Леля шаркает своими маленькими лапками, а подметки бьют ее по пяткам.