В доме было темно и пусто – только в верхнем этаже горела свеча. Катерина подумала, что Мартемьянов и его приказчики, вероятно, убрались на постоялый двор или же вовсе отправились несолоно хлебавши прочь из Грешневки. Хмурясь, она кое-как обтерла ноги ветошью, открыла незапертую дверь с выбитыми стеклами и шагнула в опустевший дом.
В комнате Сергея еле-еле чадил оплывший огарок, вставленный в медную кружку, а сам хозяин спал мертвым сном прямо за столом, уронив голову на скатерть. Подойдя вплотную, Катерина втянула воздух носом и с ненавистью поморщилась.
– Скотина…
Сергей даже не шевельнулся. Некоторое время Катерина стояла рядом и смотрела на него. Ее лицо было по-прежнему неподвижным, но из-за неверного света свечи казалось, что оно искажено какой-то странной, злобной гримасой. Было очень тихо, только за печью чуть слышно поскрипывал сверчок, да где-то в сенях осторожно скреблась мышь.
Катерина подошла к окну и подергала щеколду, проверяя, крепко ли оно закрыто. Щеколда держала надежно, и Катерина, прихватив со стола огарок и бесшумно ступая босыми ногами, вышла из комнаты брата. Оказавшись снаружи, она плотно закрыла дверь и приперла ее тяжелым поленом, взятым возле печи. Затем спустилась в большую залу, где сняла со спинки дивана зеленую персидскую шаль, с которой все и началось. Накинув ее на плечи, Катерина встала на пороге комнаты, подняла огарок, осматривая пустую залу. Вьющаяся прядь снова упала ей на лицо; Катерина отбросила ее и, не оборачиваясь больше, быстро вышла из дома.
На дворе была кромешная темнота. Порыв сырого ветра чуть не потушил свечу в руках Катерины; она поспешно прикрыла его ладонью. Пристроив огарок в углу веранды, она загородила его от ветра обломком доски и торопливо пошла в глубь сада. Вскоре вернулась, волоча за собой несколько тяжелых, крепких жердин, которые Марфа подставляла под клонящиеся к земле ветви яблонь. Закрыв двери, Катерина приперла их жердями; обойдя дом, точно так же заперла дверь черного хода и вернулась на веранду.
Свеча почти совсем погасла и слабо мигала розовым огоньком из растекшейся лужицы воска. «Еще немножко, родная, еще самую чуточку…» – умоляюще прошептала Катерина, беря ее в руки и быстро поднося к углу дома, откуда выбивались клочья пакли. Отсыревшая пакля долго не хотела заниматься и лишь через несколько минут отчаянных усилий Катерины нехотя замерцала разбегающимися искрами. Катерина шумно, с облегчением выдохнула и по приставной лестнице полезла на чердак, где была солома. Последняя загорелась мгновенно, и Катерина едва успела выскочить с чердака на крышу, проползти на четвереньках по влажному тесу и спуститься по лестнице. Стоя на клумбе и задрав голову, она сосредоточенно наблюдала за тем, как розовеет изнутри маленькое слуховое окно чердака, как по одному выбираются на крышу язычки огня, как они вкрадчиво лижут черные доски, ползут по стенам вниз, где встречаются с охватившим клочья пакли пламенем. На губах Катерины застыла странная улыбка. Глядя на занимающееся пламя, она шептала сквозь зубы: «Господи, миленький, сделай, чтоб из деревни не прибежали… Что тебе стоит, сделай… Пусть сгорит, пусть дотла сгорит…»