Машину столкнули на обочину. При свете фонаря выбрали более-менее удобное место в лесополосе, под соснами. Из ватных одеял и подушек соорудили подобие гнезда. В тишине сгрызли яблоки, оставшиеся от съестных припасов.
– Может, костер?
– Зачем?
– Согреться…
– Полночи топливо собирать? Проще побегать кругами, сразу согреешься…
– А Женька… волноваться будет? – помявшись, спросил Дима.
– С чего ему волноваться? Решит, что мы остались в хате на ночь…
В траве неподалеку что-то зашуршало – мышь? Ежик? Ольга бросила зверю огрызок яблока, но то воспринял это как агрессию – затаился.
– Так мы же не собирались оставаться на ночь?
– Ну и что? Женька – взрослый мужик уже…
– И он не удивляется, когда ты не приходишь на ночь? – тихо спросил Дима.
В темноте он не видел Ольгиного лица. И уже сам жалел, что дурацкий вопрос.
– Бывает… – медленно сказала Ольга. – Бывает, что я на ночь остаюсь… поработать. Иногда.
Возможно, ее позабавила Димина ревность.
Дима молчал. Пахло травой и хвоей.
– Давай спать, Шубин?
– Давай спать.
Они легли рядышком и укрылись общим одеялом; Дима боком чувствовал Ольгин локоть. Теплую грудь под ветровкой. Бедро – в джинсовых заклепках…
– Не спишь?
– Не сплю.
Шорох. Тишина. Сверчки.
– Не спишь?
– Не сплю… Олька, а у тебя кто-то был?
– Отпусти, – она попыталась вывернуться. Он крепче прижал ее к себе:
– Кто-то был? А?
– Не было, – сказала она сердито. – А если б и был, я бы тебе не призналась.
Он выпустил ее.
– Почему? Признавайся, мне-то что…
Она молчала.
Он выбрался из теплого гнезда. Пошел к машине; устроился на заднем сидении, укрылся курткой, подтянул колени к животу.
Заснул не сразу и ненадолго; снилась какая-то чушь.
Проснулся оттого, что замерз до дрожи. Скрючившись, выбрался наружу, попрыгал, пытаясь согреться…
Рядышком, в лесополосе, включился фонарик – уже слабенький, на севшей батарейке. Погас и снова включился, и снова погас, и включился, будто желая подать сигнал. Качнулся вправо, влево, вниз, вверх, потом снова мигнул…
Дима постоял, злясь на себя, смущаясь, переминаясь с ноги на ногу.
Посмотрел на небо, вспомнил, какое у нее было лицо – подсвеченное огнем…
И на негнущихся ногах зашагал к месту Ольгиного ночлега.
Орали сверчки. Все небо было в звездах – таких, какие горожанину и не снились.
Помедлив, нырнул под одеяло.
И сразу одурел от тепла. От ее запаха. Он горячих рук.
– Димка, ты прости меня, дуру… Я хочу, чтобы ты был счастлив, Димка… Ты заслужил…
Он, оказывается, не забыл вкус ее губ.
И никогда не забудет.
– Олюшка… Олюшка… Оля…
Ночь имела явственный привкус нереальности. Возможно, это было продолжением сна; до сих пор только во сне Диме бывало так хорошо и свободно.