Мне было скверно. Я ответил:
– Поздравляю, господа… дослужились! Теперь у нас новый военный и морской министр – Александр Иванович Гучков, и отныне все мы, как никогда, близки к победе…
Удивляюсь, как я мог тогда еще шутить, если в памяти не затерялась встреча с Гучковым, когда он говорил – да, а я отвечал ему – нет, и разошлись мы врагами.
* * *
Пассажиры (назовем так) двух литерных А и Б на что-то еще надеялись, не ведая той правды, которая не оставляла им никаких надежд. Георгиевский батальон, врученный царем генералу Н. И. Иванову, распался сам по себе. Часть его офицеров просто покинула эшелон, не желая быть карателями, а солдаты, заподозрив неладное, всю дорогу скандалили и матерились, на каждой станции требуя петроградских газет:
– Коли нас везут, так хотим знать, на што везут?..
Яснее всех выразился Пожарский, командир батальона:
– Стрелять в свой народ мы не станем, и даже в том случае, если прикажет стрелять сам император…
Машинист отказался вести поезд и удрал. Геогиевский батальон, в котором каждый солдат таскал на себе по 120 патронов, этот героический батальон застрял в тишине дачной Вырицы, и здесь солдаты отказались повиноваться.
– Так хоть постройтесь ради прощания, – обратился к ним Иванов; а когда они построились, он стал плакать: – Воля ваша, но неужто вам, ребятки, старика не жалко?
В одиноком вагоне, прицепленном к паровозу, Николай Иудович окружным путем вернулся в Могилев, где уже не застал очень многих… никогда не увидел он больше и царя!
7. «Великая и бескровная»
Если заговор генералов и существовал, то они, наверное, своего добились: царский поезд притих, загнанный в тупик псковской станции. Между тем из Петрограда поступали сведения о поголовном избиении офицеров, в Ставке уже открыто поговаривали, что, пожалуй, только отречение царя может смирить кровожадные инстинкты толпы… Само слово «отречение» перестало быть крамольным, а Родзянко телеграфировал в Ставку, чтобы не снимали частей с фронта для подавления хаоса в столице, ибо сейчас любые войска перейдут на сторону восставшего народа, лишь усиливая всеобщий кавардак. Стало известно, что Николай II вроде смирился со своей участью, желая сохранить престол для своего сына Алексея, страдавшего гемофилией; ради этого он прежде имел доверительную беседу со своим лейб-хирургом Федоровым:
– Сколько лет проживет мой сын?
– Не долее сорока, – ответил ему врач.
– Я хотел бы остаться в России частным лицом и заниматься воспитанием сына, как и каждый отец…
Ко мне вдруг на цыпочках, словно крадучись, подошел чиновник Суслов – из штаба министра двора графа Фредерикса.