Невольно робея, «гессенские мухи» попали под гулкие своды чудовищного замка, где посреди громадной залы, обвешанной рыцарским оружием, сидела скромная дама с острым подбородком – сама Екатерина. Она махнула рукой – стена опустилась под пол, открылся стол с яствами, вдоль него застыли лакеи, а лепестки роз, опадая с высоты, осыпали входящих. Во время короткой трапезы Екатерина была любезна лишь в той степени, какой требует этикет, после чего подали кареты. На окраине Царского Села им встретился восьмиместный фаэтон, из которого на дорогу выпрыгнул курносый жених – Павел… Ландграфиня указала ему на своих дочерей:
– Вы видели портреты, а вот и сами оригиналы. Павел, смущенный, тишком спрашивал Разумовского:
– Скажи мне, граф, на ком остановить выбор?
Разумовский бестрепетно указал на Вильгельмину:
– Уверяю вас: это лучшая карта во всей колоде…
Ландграфиня сразу завела с Екатериною речь о постулате «святого духа», чем вызвала ответное раздражение императрицы:
– Я не богослов и никогда не общалась со «святым духом», но я представлю вам митрополита Платона, который даже алгебраическим путем легко докажет вам, что наша вера с лютеранскою – одна и та же похлебка, только варили их в разных котлах.
Отец невесты требовал от Екатерины, чтобы ему дали чин русского фельдмаршала, как Румянцеву, он хотел получить в свое владение Курляндию с Лифляндией (почти всю Прибалтику), где собирался держать гессенский полк в 4000 штыков. Екатерину даже передернуло от подобной наглости:
– Если ландграф сошел с ума, то я-то еще не рехнулась, чтобы за одну тряпичную куклу отдавать провинции своей империи…
Она не была расположена затягивать смотрины, поставив сыну условие, что дает ему для выбора лишь три дня сроку. Екатерина имела основания торопиться, ибо Григорий Орлов начал серьезно увиваться за смазливой принцессой Луизой, которая, присмотревшись к жизни «русс-бояр», очевидно, практично рассудила, что быть княгиней Орловой гораздо сытнее, нежели остаться в Европе в роли герцогини. Из Петергофа гости и свита перебрались в столицу. Павел предложил руку и сердце Вильгельмине. Он позвал Разумовского, объединив три руки в едином пожатье:
– Прошу, граф, по-прежнему быть настойчивым в исправлении моего характера и полюбите не только меня, но и ее.
– Полюбите вы нас! – взмолилась Вильгельмина…
Екатерина всегда была очень далека от подобной лирики.
В эти дни она призвала своих лейб-медиков:
– Вы, господа, провели осмотр невесты?
– Насколько возможно, ваше величество.
– Отчего такая неуверенность в вашем ответе?