Значит, оплачиваются два номера в «Бристоле» и два номера в отеле «Дюна». И все за то, чтобы великий маэстро побеседовал с синьорой из Москвы.
Я вспомнила Сергея Параджанова, нашего отечественного гения. Параджанов и Феллини – люди одного уровня. Но чем заплатил Параджанов за свою гениальность? Тяжкой жизнью и ранней мучительной смертью.
Если бы Параджанов вдруг сказал в Госкино: «Хочу побеседовать с Альберто Моравиа. Пригласите Альберто в Киев за свой счет», – все бы решили, что Параджанов сошел с ума, и посадили его в психушку.
На том бы все и кончилось.
Отель «Дюна» стоит на самом берегу Средиземного моря.
Работают два цвета: белый и коричневый. Белые стены и потолки, коричневое дерево, крашенное каким-то особым темным лаком. Штукатурка не гладкая, а шероховатая, как застывшая лава. Видимо, в состав добавлено что-то резинистое, как жвачка: не осыпается, не пачкается и не мокнет. Если бы такой потолок протек, то пятно не выглядело бы столь вызывающе, как мое.
Самое замечательное в отеле то, что он – низенький, двухэтажный, стелется по земле, в отличие от наших курортных гостиниц, напоминающих человеческий улей. В таком улье человек теряется, его душа замирает. А в отеле «Дюна» – все во имя человека, все для блага человека. Правда, богатого.
Этой весной я была на кинорынке, где продавала свою продукцию «Фора-фильм». Они сняли под Ялтой два особняка – дачу крупной партийной элиты. В сравнении с ней отель «Дюна» – убогая спичечная коробка. Неправильно и наивно думать, что у нас в социализме ничего нет. У нас есть все: и миллионеры, и наркоманы, и гомосексуалисты.
Под потолком висит винт вентилятора величиной с самолетный пропеллер. Если его включить, он движется совершенно бесшумно, передвигая пласты воздуха.
Я лежу на широкой кровати, смотрю над собой и думаю: о чем говорить с Федерико Феллини? Я не знаю Италию так же, как Федерико не знает Россию. Что я знаю об итальянцах? Они ревнивые, шумные и хорошо поют. И это все.
В мою дверь постучали. Вошла горничная, внесла розы, обвитые нарядной красной лентой. Среди зелени и шипов – конвертик с запиской: «Дорогая Виктория, горячо приветствую вас в Италии, с восторгом жду встречу. Федерико Феллини».
Я позвонила Клаудии:
– А почему записка на русском?
– Я перевела, – простодушно ответила Клаудиа.
– По-моему, ты сама и сочинила.
– Нет, нет, что вы… Это Федерико диктовал. Он звонил сюда.
– И о чем вы говорили?
– Я спросила, когда он приедет. А он ответил: «Может быть, к Рождеству». Он вообще очень застенчивый, знаете? Он стесняется.