Хатшепсут повернулась к Хапусенебу, умоляюще протянув руки.
– Она умерла. Умерла! – не веря сама себе, сказала она. Он взял ее ледяные ладони в свои и начал отогревать их.
– Случается и такое, ваше величество, – тихо сказал он. – Только боги знают почему.
Ее глаза были по-прежнему устремлены на него, явно не видя.
– Все умерли. Все!
Она снова отвернулась к кровати и упала на колени, заключив обмякшее тело в объятия.
– Возвращайся домой, Сенмут, – прошептала женщина, уткнувшись лицом в мокрые спутанные волосы, разбросанные по подушке. – Теперь ты мне нужен.
Когда Хапусенеб оставил ее, она обнимала мертвое тело, покачиваясь взад и вперед, точно баюкала. Он пошел в дом мертвых привести жрецов. Больше он ничего не мог сделать.
Хатшепсут прожила дни траура в деревянном бесчувствии, и Тутмос оставил ее в покое. Все ее надежды на основание новой династии царей-женщин были связаны с Неферурой, и смерть девушки стала еще одним золотым гвоздем в стенках великолепного, огромного кварцевого саркофага, в который, чувствовала Хатшепсут, ей самой скоро предстоит лечь. Женщине казалось, что бог покинул ее, а все прожитые годы представлялись теперь цепью нескончаемых битв, смертей и поражений. Она забыла золотое время – Сенмута, свою коронацию и близкие, полные любви отношения с богом, который дал ей все, чего желало ее сердце. Остался лишь Амон, неверный Отец, жестокий тиран и гонитель. Она поехала в Карнак и там, вышагивая взад и вперед перед его статуей, напомнила ему обо всех молитвах, на которые он не ответил, но бог не говорил с ней, как бывало. Тогда она поехала за реку, к Осирис-Неферу-хебит, но и там не нашла успокоения. Немая Неферу печально улыбалась, глядя на нее полным жалости, непонимающим взглядом. Хатшепсут вернулась во дворец и стала ждать погребения, уверенная, что и боги, и люди позабыли ее.
Весь двор был на похоронах. Инени и Тахути, Менх, Юсер-Амон, Амен-хотпе, Пуамра, Хапусенеб и даже Анен, царский писец, – все пришли, усталые и подавленные, измученные многолетним грузом огромной ответственности. Она шла впереди всех, опустив голову, не сводя глаз с маленького гроба, и чувствовала себя такой же выпотрошенной и лишенной жизни, как лежавшее в нем тело ее дочери. Рядом с ней мерным ритмичным шагом выступал Тутмос. Как ни странно, но она черпала утешение в его жизнерадостности и в упругости его походки. Отсутствие Сенмута и Нехези особенно остро резануло ее, когда она наконец вошла в темный могильный проход и стояла, глядя, как Неферуру опускают в другие гробы. На всех других похоронах – отца, матери, сестры, Тутмоса – она ощущала боль утраты и печаль, которые словно исходили от мебели и пожитков, нагроможденных вокруг. Но милые вещи Неферуры говорили ей только о собственных промахах, о годах, потраченных в напрасной борьбе. И все ради чего? Ради нескольких мгновений обманчивого могущества? Стоя рядом с Хапусенебом, она оглядывалась по сторонам. Вот первая кукла Неферуры, а вот ее юбочки, аккуратно сложенные в сундучках, серебряные короны, красивые синие сандалии; даже пушистых любимцев дочери положили спать во тьме бок о бок с ней.