— Чудный голос, — шептала Луцилла мечтательно, — чудный голос!.. Она опять остановилась, рука ее опустилась с клавиш и легла на мою руку.
— Что это, любовь? — проговорила она не то про себя, не то обращаясь ко мне.
Моя обязанность, как порядочной женщины, была ясна. Моя обязанность была солгать ей.
— Это не что иное, как чрезмерное утомление и нервное возбуждение, друг мой, — сказала я. — Завтра вы будете чувствовать себя как ни в чем не бывало. Сегодня вы должны слушаться меня, как ребенок. Пойдемте, я уложу вас в постель.
Она пошла с томным вздохом. О, как мила была Луцилла в изящном ночном платьице, стоя на коленях и молясь у постели. Невинное, несчастное создание!
Надо признаться, что я и в любви, и в ненависти одинаково порывиста. Я вышла от нее в этот вечер с таким же нежным чувством, как если бы она действительно была моя дочь. Вы встречали таких людей, как я; если вы не очень отталкивающий человек, они говорили с вами самым доверчивым образом о своих домашних делах, сидя с вами в вагоне или за общим столом. Что касается меня, то я, кажется, до самой смерти смогу мгновенно подружиться с чужими людьми.
Проклятый Дюбур! Если бы я могла пробраться в Броундоун в эту ночь, я бы, кажется, сделала с ним то, что одна мексиканка, в бытность мою в Америке, сделала с пьяницей мужем, торговавшим хлыстами и тростями. Она ночью зашила его в простыню, пока отсыпался он после попойки; потом взяла его товар и весь до последней палки изломала на нем, превратив его таким образом в отбивную котлету с ног до головы.
Не располагая подобным средством, я села на постель и стала размышлять, как следует мне поступать, если дело с Дюбуром пойдет дальше.
Я уже говорила вам, что мы с Луциллой проболтали все время после обеда. Вы лучше поймете, какой оборот приняли мои мысли, если я передам вам все подробности, сообщенные мне Луциллой, о странном положении ее в отцовском доме.
Большие семейства, насколько мне известно по личному опыту, бывают двух родов. Есть семейства, все члены которых взаимно друг другом восхищаются. Есть семейства, члены которых взаимно ненавидят друг друга. Я лично предпочитаю второй вариант. Их ссоры касаются лишь их самих, и они обладают свойством, никогда не встречающимся в семействах первого рода, а именно способностью замечать хорошее в людях, не имеющих счастья находиться с ними в кровном родстве.
Семейства, члены которых взаимно восхищаются друг другом, пропитаны нестерпимым самомнением. Вы ссылаетесь при людях такого рода на Шекспира, как на великого английского драматурга и поэта. Одна из дочерей семейства непременно дает вам почувствовать, что слова ваши были бы гораздо убедительнее и яснее, если бы вы сослались на «дорогого папашу». Вы гуляете с одним из сыновей и говорите о прошедшей мимо женщине: «Какое прелестное существо!» Спутник ваш улыбается вашему простодушию и спрашивает, видали ли вы когда-нибудь сестру его в бальном платье. Члены таких семейств в случае разлуки переписываются друг с другом каждый день. Они читают вам выдержки из своих писем и говорят: «Найдется ли профессиональный писатель, способный так выражаться?» Они толкуют о своих домашних делах в вашем присутствии, полагая, что и вы должны быть этим заинтересованы. Они за столом восторгаются в вашем присутствии своими остротами и дивятся, отчего вы не смеетесь. В семействах такого рода сестры сидят обыкновенно на коленях у братьев, а мужья осведомляются публично о здоровье своих жен, как будто они заперты в своих спальнях. Когда просвещение достигнет высшей степени развития, государство будет поставлять клетки для таких несносных людей, и уведомления будут вывешиваться на углах улиц: «Остерегайтесь № 12-го, там живет семейство в состоянии взаимного обожания!»