Толпа не умеет мыслить логически и внемлет не аргументам, а неким красивым, убедительным образам, созданным умелыми ораторами. С реальностью эти образы, как правило, не имеют ничего общего… А впрочем, слово Ле Бону: «Неспособность толпы правильно рассуждать мешает ей критически относиться к чему-либо, т. е. отличать истину от заблуждений и иметь определенное суждение о чем бы то ни было. Суждения толпы всегда навязаны ей и никогда не бывают результатом всестороннего обсуждения… Легкость, с которой распространяются иногда известные мнения, именно и зависит от того, что большинство людей не в состоянии составить частное мнение, основывающееся на собственных рассуждениях».
С одной стороны, как мы видим – толпа образованщины, не умеющая мыслить логически и поддающаяся мастерскому внушению. С другой – иные гуманитарные науки вроде истории или антропологии, как две капли воды напоминающие деятельность тоталитарных сект или шаманов первобытных племен: специальные, особенно мудрые люди изрекают некие истины, которые следует принимать без малейшего критического обсуждения просто потому, что эти истины изрекает «авторитетная фигура», вооруженная недоступным простому смертному «научным методом». В сочетании – взрывоопасная смесь, отравившая мозги многим поколениям почище любого наркотика. Тем более что «ученый мир» с некоторого времени стал получать массовое пополнение из рядов той же образованщины, сиречь толпы. Ученые восемнадцатого века по крайней мере не стремились к роли публичных проповедников, эстрадных звезд, жрецов-учителей, а вот век девятнадцатый все изменил, теперь господа вроде Маркса и Дарвина рвались сделать свои теоретические изыскания «всеобщим достоянием»…
Ученому пятнадцатого, шестнадцатого, да и восемнадцатого века и в голову бы не пришло в случае научных разногласий или каких-то других коллизий на ученой ниве обращаться к общественному мнению – по причине полнейшего отсутствия такового. Споры решались в узком кругу, господствовал цеховой принцип, и в этом имелась сермяжная правда: согласитесь, нелепо получится, если печник или сапожник станут ввиду внутренних разногласий в том или ином ремесленном цехе апеллировать «к публике». Публика в тонкостях кладки печей или пошива сапог не разбирается совершенно, а потому и не может служить арбитром.
Девятнадцатый век изменил все. Появилась возможность непринужденно давать интервью журналисту, да не одному, собирать залы, битком набитые случайными людьми… а главное, приплетать политику, идеологию и прочие образованские материи. Немыслимо представить, чтобы современник д’Артаньяна Рене Декарт, закончив очередной математический труд, разражался печатными уверениями в превосходстве самой передовой на свете французской науки над более отсталой испанской. Немыслимо представить, чтобы изобретатель микроскопа Роберт Гук орал с трибуны о том, что его открытие помогает вольнодумцам бороться с церковной ортодоксией.