Вошел хозяин – крупный, круглый, поросший изжелта-русой бородой, и с ним слуга, носатый парень лет пятнадцати. Сразу стало шумно. Хозяин громко давал указания жене и мальчишке, и непонятно было, доволен он или зол, хвалит или распекает. Накричавшись, он вдруг обернулся и спросил, уставившись мне в глаза безмятежно-голубыми гляделками:
– А вы, добрый путник, торговать к нам? Или как?
– Не так чтобы торговать, – признался я. – Но что дела торговые, это точно.
– Господин дом Осотов покупает, – тихо сказала жена трактирщика.
– Дом Осотов?
Трактирщик мигнул. Перевел взгляд с моего лица на руки и обратно. Отвернулся. Покачал головой, будто отвечая сам себе на только что заданный вопрос.
– Да, – сказал я, глядя, как он расчесывает бороду длинными цепкими пальцами. – Не для себя. Для клиента. Контора «Фолс», если вы слышали.
– Где уж нам, – пробормотал хозяин. – Некрай… Городская контора… Я и в городе-то не бывал, не доводилось… А вы, господин, бывали в Холмах?
– Никогда, – я зачерпнул кашу ложкой.
– Дом Осотов, – еще раз повторил трактирщик. – Вот же, прошли те времена… Самая богатая и уважаемая семья во всех Холмах – до нашествия, разумеется.
– Мне говорили.
Хозяин снова заглянул мне в глаза – на этот раз почти заискивающе.
– Простите за нескромный вопрос… Мы здесь, знаете, люди без предрассудков, не дикари какие-нибудь, горожан тоже принимали… Может быть, вы мясо едите? Так у нас есть йолльский мясник в Холмах. Для самого барона поставки, а не просто так…
– Нет, – я взялся за душистую ковригу хлеба. – Мяса я не ем.
– Ох, извините, – трактирщик смутился, – у нас тут разные люди бывают… А вы, если в первый раз, так и поживите подольше. Места прекрасные, сердце Цветущей… В Холмовый лес только не ходите, там мясоеды развели своих нелюдей. Не тех, что траву жуют, а других, тоже мясоедов. Барон туда ездит охотится – стрелять этих тварей, то есть. А нам и не сунься – ни за ягодой, ни за грибами… Так не ходите в Холмовый лес, ладно?
Я пожал плечами:
– Мне-то что… Я уеду послезавтра. Самое позднее – через три дня.
Хозяин покивал и вышел. Семикрупка на столе остывала.
Я нервничал. Мне все труднее было сохранять внешнюю невозмутимость.
* * *
Всю ночь я провел, наблюдая за лунным лучом, ползущему по гладкому деревянному потолку. Иногда луч двигался рывками: я проваливался в сон и просыпался опять.
С рассветом луч погас. Я встал и умылся. Мне не хотелось есть, я не чувствовал усталости после почти бессонной ночи. Я знал, что сегодня – через час, через два – попаду домой и увижу бабушку. И мне было страшно.