– Тут я согласен, – сказал Москаленко-старший. – Круто забирает генсек. Вон в Геленджике только и говорили, что о деле Железной Бэллы.
– Это кто такая? – заинтересовались водители.
– Да была у них такая. Общепитом руководила. Тащила под себя всё, что плохо лежит. Рефрижераторами мясо воровала. Короче, арестовали. Был обыск, суд. Приговорили к вышке.
– Ох ты! – не сдержал восклицания дядя Валя. – Круто!
– У нее полтора миллиона нашли. Статья – хищения в особо крупных размерах. Заслуженно пулю получила. По ее же делу начальника местного ОБХСС взяли – в Геленджике ждут, когда его тоже к стенке поставят.
– Давно пора… – проворчал дядя Костя.
Мужики еще выпили, и Москаленко-старший продолжил:
– Но это всё не главное. Понятно, что если генсек из КГБ, то будут со швалью, с ворьем разбираться. Раньше безопасность были кто? Исполнители. А теперь к рулю встали. Будут чистить. Главное – другое. Я вот всё думаю, что они будут с идеологией делать? Неужто опять культурная революция? Как в тридцатые? Тогда всем слабо не покажется.
– Глупости, – нахамил дядя Костя. – Восьмидесятые – не тридцатые, Андропов – не Сталин. Я думаю, всё сделают правильно. Шваль посадят, а нам зарабатывать дадут.
– Откуда такие сведения? – усомнился дядя Валя.
– А вот такие сведения, – сказал дядя Костя. – Реформы будут, ясно вам? Идеология им – тьфу! Экономику будут поднимать! От каждого по способностям, каждому – по труду! Ясно вам? По труду…
– Хотелось бы, – в голосе дяди Вали ясно слышалось сомнение. – Очень хотелось бы. Но у нас всё больше обещают, а потом ничего не делают. Болтовня одна. Болтовней и закончится…
Мужики как-то разом притихли, а потом дядя Валя спросил у дяди Отара:
– А ты чего молчишь, геноцвале? Что думаешь, скажи.
– А чего тут скажешь? – отозвался дядя Отар, говорил он с легким акцентом. – Как вы, русские, решите, так и будет. Нас никто не спросит.
– Ох, Отар, вечно у вас самомнение. Вот помню в Тбилиси…
Тут собутыльники переключились на обсуждение Грузии, начали вспоминать, кто там бывал и когда, и Юра быстро потерял интерес к разговору. Но от того, что он услышал, стало ему тревожно и как-то очень неуютно – даже в родном доме. Это чувство сохранилось на целый день, и, уже собираясь спать, Москаленко-младший попытался успокоить сам себя: «Ну ничего страшного, трепались мужики, всё будет как раньше, всё будет хорошо…» Однако самогипноз не помогал, сон не шел, а пылкому воображению рисовались какие-то чудовищные картины. Юра не знал еще тогда, кто такой Сталин, – на уроках истории об этом советском руководителе почему-то совсем не рассказывали; упоминали только, что он руководил партией и страной в период Великой Отечественной войны. Но Москаленко-младший не был бы истинным поклонником военной авиации, если бы не изучил ее историю по старым книгам, энциклопедиям, и он уже знал, что в истории Советского Союза был очень мрачный период – когда тех же летчиков или выдающихся авиационных конструкторов за мнимые грехи бросали в тюрьмы и расстреливали. Юра не мог узнать больше, ведь он принадлежал к обычной советской семье – в ней не было принято хранить и читать запрещенную к распространению литературу, но и от того, что стало ему известно, хватило для осознания черного ужаса, от которого когда-то цепенела вся страна. И этот ужас никуда не делся – он присутствовал здесь и рядом, и старшие ничего не делали, чтобы избавиться от него. Наоборот, похоже, они ждали, что времена ужаса вернутся, потому что дальше так жить нельзя, потому что «давно пора»…